Монета желания - [8]

Дела Клыкова шли в гору. Купец был осторожным, потому не слишком выставлял напоказ свой достаток. На вопрос, как идет торговля, степенно отвечал, что с Божьей помощью и царевой милостью, потихоньку, полегоньку. Опять же во славу Господа и царя-батюшки.

Клыков опасался вызвать неодобрение Петра и всех его друзей-сотоварищей. Догадывался, что переезд в хоромы, с которыми связаны столь тягостные воспоминания, вызовет у них недоумение и лишние вопросы.

— Слышь, Федотка, чем тебе дом-то старый наш не по душе был?

— По душе, а то… — важно ответил корочун, и как всегда, если встречалось затруднение, принялся выводить толстыми пальцами узоры в воздухе.

— Ну, давай, признавайся.

— Боязно там очень сильно, кладбище недалеко, опять же нечисть может водиться. Вам-то она ничего не сделает, иное дело я. А ну, как наколдует мертвяк какой и вернет меня в прежнее дикое состояние.

Сама мысль об этом похоже привела Федотку в ужас. Он уставился на Клыкова, всем своим несчастным видом показывая, какая может вдруг случиться с ним несправедливость.

Купец долго размышлял, как разрешить сей сложный вопрос. Когда он посвятил корочуна в свой план, противоречивая борьба, происходящая в крохотных корочунских мозгах, ясно отразилась на его физиономии.

Но делать нечего. Во-первых, решение хозяина никогда не обсуждалось. Во-вторых, Федотка вздохнул с облегчением.

Визит к кожевнику Клыков решил отложить на вторую половину дня. С утра тот в мастерской занят, вечером с женой и сыновьями хозяйством занимается. После обеда, не откладывая дело в долгий ящик, купец направился в мастерскую Петра.

Клыков натянул на лицо самую приветливую улыбку, которую только нашел в своем арсенале, постучал в дверь и, не дождавшись ответа, вошел.

Петр увидев, кто к ним пожаловал, радостно улыбнулся.

— Не хочу отнимать твое время, но уж больно серьезный вопрос у меня.

Петр кивнул Спиридону, тот понял с полуслова, принялся быстро одеваться.

— Нет, нет, — запротестовал гость, — он парень молодой, смышленый. Может что присоветует. Тем более, кровно был во всем заинтересован.

Спиридон прислонился к стене, скрестил руки на груди и приготовился слушать.

— Тянуть не буду, лучше сразу обсудить. Помню, Спиридон, что пришлось пережить в хоромах Дормидонта Никифоровича, но все ж вынужден вернуться к этому. Я с людьми разными встречаюсь, много езжу. Стали в последнее время поговаривать, что в месте том неспокойно.

— Нечистая сила, что ль завелась? — удивился Спиридон.

— Врать не стану, — не ведомо мне то.

— Тогда нужно к отцу Михаилу пойти, он все знает, — сказал Петр.

— Тут у меня вот какая мысль возникла, — как бы в раздумчивости протянул Клыков. — Не пожить ли мне в этом доме. Последить, если что, — сразу тревогу бить.

Сама мысль, что такой уважаемый достойный человек поселится в особняке поганого Дормидонта Никифоровича, чуть было не сгубившего Спиридона, и его самого, была Петру неприятна. Но быть указчиком в столь сложных вопросах человеку взрослому и самостоятельному, показалось кожевнику неправильным.

— А что со старым домом станется? — поинтересовался Спиридон.

— Тут вот что я надумал, — изображая смущение, ответил Клыков. — Помню, жили здесь две пожилые женщины, сестры, кажется Акулина и Ефросинья. Хочу просить их пожить там, оставлю им одного слугу своего доверенного, пусть втроем за добром и присматривают.

Решение Клыкова всем показалось самым разумным. Отец Михаил полностью одобрил купца. А уж как за сестер обрадовался, так и сказать нельзя. Очень их все в округе любили и уважали.

Тихо зазвенело оружие.

Два человека, с длинными алебардами, в сверкающих доспехах дворцовой стражи шли по длинному коридору. Легкий ветерок доносил из сада нежный аромат цветов, что распускались даже глубокой ночью, благодаря стараниям придворного гербалиста.

Звезды рассыпались по небосклону, словно россыпь драгоценных камней на черном бархате. Высокие деревья шептались с ласковым ветром. Дворец был погружен в молчание, только негромкие шаги стражников нарушали безмолвие султанских покоев. Мир царил вокруг, и казалось, что так и должен выглядеть рай на земле. Лица стражников, совершавших ночной обход, были невозмутимы, словно серые камни, иссеченные ветром пустыни. Но тот, кто заглянул бы в глаза этих сильных, закаленных в боях воинов, — с удивлением мог увидеть там затаившийся страх.

— Рашид, — негромко произнес один из них. — Правду ли говорят, что ты видел Черные Тени?

Его спутник остановился, его брови насупились.

— Не дело слушать пересуды, — кратко ответил он. — Оставь это занятие евнухам.

— Но я должен знать. Мы с тобой вместе ходили в походы с нашим султаном. Били испанцев, покоряли венгров. Ничего не скрывай от меня, Рашид.

Второй стражник схватил товарища за руку.

— Нет никаких Черных Теней, — прошептал он. — Все это суеверия. Слышал, что сказал визирь? Каждый, кто только упомянет о них, будет казнен. Вот и ты молчи.

— Не пристало нам бояться придворного лизоблюда, — сурово возразил первый, — тем более, что он и не смыслит ничего в важных делах. Главный-то он до поры до времени, пока не вернется из Персии великий визирь Мухаммед Соколи. Если тебе что-то известно — говори. А еще скажи — правда ли, что у султана случаются приступы? Слышал я, как наложницы судачат, будто внезапно амок на него находит. Боль страшная голову пронзает, руки и ноги не слушаются. И ни один лекарь не в силах ему помочь. Правда ли это, Рашид? Скажи, ничего не скрывай.