Монастырек и его окрестности… Пушкиногорский патерик - [27]

18. Валя Бутрина

1

Между тем, людское море все прибывало и прибывало. Вот прошел, держа на руках дочку, Вова Немец, оставивший хлебосольную и счастливую Германию ради нищей и холодной России, которая не уставала поражать его своей сомнительной неординарностью.

А за Вовой – Коля Маленький, который прославился тем, что мог починить любую технику, но предпочитал чинить автомобили. Я сам присутствовал однажды при том, как Коля на спор вернул к жизни сгоревший компрессор, от которого отказались все электрики.

Тут же за Колей, заложив руки за спину, шел Леша Иванов, который был первым послевоенным ребенком в Заповеднике, что не мешало ему, впрочем, иметь целую кучу различных достоинств, которые время от времени он демонстрировал родным, близким и окружающим.

Между тем, народ жил своей обычной ярмарочной жизнью, то есть приценивался, примерял, интересовался, узнавал, делал равнодушные лица, исчезал за закрытой занавеской, сомневался, щупал материю, и все было бы замечательно и просто, если бы не этот звук женских подковок, который донесся вдруг со стороны монастыря и теперь быстро приближался, легко перекрывая все прочие звуки.

Подковки принадлежали ведущему специалисту пушкинского заповедника Валентине Бутриной, которая, по моему скромному мнению, представляла собой лучший образец пушкиногорского хомо сапиенса, – если, конечно, мне будет позволено так выразиться, надеясь, что меня поймут правильно.

Жизнь Валентины, насколько я могу судить, можно было разделить на две части – до крещения и после него.

Как недавно крещеная, она допустила все ошибки неофитства: например, она все время кого-то учила, все время кого-то просвещала, все время кого-то обличала, все время требовала, чтобы все начинали немедленно ходить в церковь, читать святых отцов и просыпаться к ранней литургии.

Вот типичная картинка того времени.

Слышно цоканье подковок.

В храме появляется Валентина.

Ни на кого не глядя, грозно проходит, стуча подковками, к алтарю и громко и отчетливо говорит, ни к кому в особенности не обращаясь:

– Мамона! Все погрязло в мамоне!.. Стыдно!

Подождав немного, продолжает сквозь зубы, в том же духе:

– Только и знаете, что копить да народ обманывать… Ну да погодите!.. Придет Сын Человеческий, тогда узнаете.

Присутствующие с любопытством наблюдают. Сегодня день будний и не праздничный, поэтому народу почти никого.

А Валентина, между тем, идет по храму и, остановившись у каждой иконы, крестится и говорит:

– Избави, матушка от мздоимца имярек, всякий закон и правду преступающий.

Или:

– Святой имярек, изгони, отче, проклятую мамону своей силою и Божьей помощью.

И так – у каждой иконы.

Потом она поворачивается и, ни на кого не глядя, выходит из храма, вызывающе цокая каблучками.

Проводив ее косыми взглядами, прихожанки переглядываются и со значением и пониманием вздыхают.

Впрочем, случались и более серьезные стычки, когда Валю нес неофитский дух, и она, забывая, где находится, начинала громко говорить что-нибудь, обличая мамону и ее приспешников.

– Тише, тише, – говорил, выходя из-за колонны, отец Фалафель. – Церковь все-таки, не рынок.

– Ах, не рынок?– с ядовитой усмешкой спрашивала Валентина. – А вы не напомните мне случайно, на какой машине ездит сегодня наш игумен?

– А вы случайно не забыли, что служба идет, а вы кричите, как будто вас режут, – говорил отец Фалафель, слегка повышая голос.

– Я-то не забыла, – говорила Валентина, наступая на бедного отца Фалафеля. – А вот вы не забыли, что Спаситель пришел не для того, чтобы на иностранных машинах разъезжать?..

– Да ведь, служба, – говорил отец Фалафель, разводя руками и не желая продолжать автомобильную тему. – Как же можно?

– Женщина, давайте выйдите отсюда или ведите себя прилично, – вмешивалась одна прихожанка, которой надоело это пререкание, однако в эту самую минуту правая алтарная дверь отворялась и на свет показывался сам отец Нектарий. Увидев Валентину, он непроизвольно делал движение назад, в алтарь, но затем, скривившись, говорил:

– Опять, значит, конфликтуем?

Не слушая игумена, Валентина громко спрашивала:

– Как же это вы такие хоромы отгрохали, что впору экскурсии водить? Хотите там гостиницу открыть?

– Все для пользы человеческой, – говорил отец Нектарий, хмурясь и смотря в сторону. – Стараемся, как можем. А для достоверности сказанного читайте лучше святое Евангелие, – добавлял он, сам не очень хорошо понимая, что, собственно, он хотел сказать.

– А я что-то не помню, чтобы Христос гостиницы открывал, – продолжала Валентина. – Может, вы напомните?

– А вот Христа-то ты не трогай, – сердито говорил отец Нектарий, в котором просыпалась вдруг обида за мать Православную Церковь. – Он за нас кровь пролил, а нам, видишь ли, трудно тишину во время службы соблюсти.

– Я вот только одного не понимаю, – говорила Валентина, и глаза ее в сумерках храма начинали фосфоресцировать, как у кошки. – Христос за нас кровь пролил, но так ведь это же Он пролил, а не вы. Вы-то только здесь при чем?

– А вот я тебя лишу причастия, будешь тогда знать, – стараясь быть грозным, произносил отец Нектарий.

– Не имеете права, – весело говорила Валентина.