Монастырь потерянных душ - [75]

Тут-то я с удивлением поняла, что никто из нас сейчас не одет в монастырское, хотя еще сегодня утром многие…

К вечеру мы оказались в поселке, раздобыли попить и поесть, а затем ночной автобус повез нас в город.

Запись пятьдесят восьмая

Сквозь дрему доносился голос Кости и звучал он так, точно человек изо всех сил цеплялся за монастырское прошлое, как некоторые пытаются цепляться за собственное детство или уходящую любовь. Голос, полностью лишенный иронии, потому что ирония означает отказ или хотя бы возможность отказа. Я не знаю, что он рассказал на самом деле и что мне пригрезилось. Воспроизвожу как помню.

Костя родился и жил в довольно большом приморском северном городе, который считался культурной столицей. Архитектура там была такова, что заставляла то и дело смотреть наверх — на сочетания окон и барельефов, теней и света, трещин и пятен. Город старел: сохраняя блеск на центральных улицах, он в десяти минутах ходьбы от них уже выглядел замученным инвалидом. На Костю этот контраст стал прозводить сильное впечатление, когда ему исполнилось тридцать и он почувствовал, что и сам движется в старость. У него были работа, жена и сын. Он попытался влюбиться, но влюбленность закончилась курсом лечения от гонореи. Другая девушка, которая его заинтересовала — некрасивая, злая, худая, но с характером, похожим на удар ножа в печень — ножа, направленного умелой рукой, — привела Костю в компанию, где практиковали игру. Слово это — «игра» — все они произносили небрежно, не подразумевая заглавных букв и уж, чем паче, какой-то сакральности.

Но за пределами компании распространяться об игре принято не было. Те, кому требовалось отчитаться о времяпрепровождении, обычно говорили, что играли в преферанс. На копейки.

Здесь собирались люди взрослые: самому младшему уже исполнилось двадцать пять, остальным не меньше тридцати, а то и за сорок. Присутствовали семейные пары: рядом с массивным хозяином квартиры обычно сидела маленькая жена со стрижкой каре и брезгливым очерком губ; еще — спортсмены, оба — он и она — светловолосые, загорелые, как правило — в сине-белой одежде. Мужчин было больше чем женщин: третья — знакомая Кости, и все. Дважды в неделю садились вечером в круг, точно на спиритическом сеансе. Про жизни друг друга за бортом игры мало кто знал, но все отлично изучили психологию партнеров — скорее, по необходимости, чем из интереса. Суть заключалась в том, чтобы совместно придумать про кого-то из игроков историю, и довести его тем самым до смеха, гнева или слез.

Жестокость воображения здесь поощрялась, и чем дальше шло — тем ее больше требовалось: ведь долгие разговоры хорошо закаляли людей. Новичкам (а такие появлялись нечасто) давали фору в несколько встреч, чтобы те освоились. Герою истории следовало воспринимать все максимально спокойно. Он мог задавать вопросы или обсуждать ситуацию, или даже влиять на ход рассказываемых событий, но он ни в коем случае не имел права разгневаться, рассмеяться или пустить слезу. Ему также воспрещалось выходить из комнаты в процессе сочинения и обсуждения его мнимой жизни. Нарушивший условия должен был уехать из города навсегда.

Независимо от того, что его здесь привязывало: семья, работа, любовь или долг.

На отъезд давалась неделя. Игроки — люди взрослые, состоявшиеся — не могли позволить себе мелкие ставки; но при этом самоубийство, как в известных романах про клубы суицидальников, им казалось выходом довольно пошлым. За историю игры никто не умер, хотя, как отметил Костя, в каждом имелась какая-то червоточина, черная извилистая трещина: надави — и человек развалится. Другое дело, как надавить. Приход на очередную игру являлся делом добровольным, любой мог оставить компанию, но реально игра не теряла своих героев иначе, чем через изгнание. Единственный случай, когда человек стал скрываться, чтобы продолжить жизнь в городе, окончился тем, что его поймали, связали, набросили на голову мешок и молча вывезли в глушь, чуть ли не в тайгу, — да и бросили там. Он выжил, выбрался, но не вернулся. Только звонил однажды жене хозяина, чтоб извиниться.

Изредка в игру приглашали людей специально — чтобы выгнать из города. Обсуждения, в которых он участвовал до того, как займутся им, выглядели светским развлечением. Если же в кругу собирались только свои, то доходило до настоящих скандалов, даже и с рукоприкладством, — ведь кроме избранника вечера, персонажами очередной истории могли стать и остальные присутствующие, а им проявлять эмоции не возбранялось. Вечер за вечером раскрывались мрачные связи между участниками обсуждения, и общая картина становилась настолько сложной, что трудно было ей не поверить. Любая реальность правдоподобна подробностями. Вот один, устремив взор поверх голов, увлеченно описывает свое посещение несуществующей квартиры в отсутствие хозяина — вплоть до пепла, просыпавшегося из трубки на обтянутом кожей столе. И другой начинает всерьез задумываться о том, почему он не вычистил трубку. Ему позвонили, позвали — куда? Особое мастерство заключалось в том, чтобы главный герой истории втянул остальных в свою версию.