Монастырь потерянных душ - [72]

В милицию меня так и не вызвали, никаких денег на счету не оказалось, и даже договор куда-то пропал. Теоретически, я бы могла пойти учиться на архитектора, но стоило только подумать о том, что туда надо сдавать математику, как пропадало всякое желание. Один диплом у меня — гуманитарный — давно уже был, а другого, если как следует поразмыслить, не требовалось. Мне жилось, в общем-то, хорошо, спокойно. Правда, однажды осенью я почему-то забрела в университет, где преподавал профессор, прошла по коридорам, но так и не решилась спросить, где находится факультет психологии. Я не знала, что со мной будет дальше, но догадывалась, что ничего особенного. Самое забавное, что это меня устраивало! Я посмеивалась над надеждами, навеянными мне когда-то Монастырем, и жила себе, жила как плыла по тихой лесной реке, — ничто меня не тревожило, да и не трогало: наверное, я стала взрослым человеком окончательно, — не тем, кем хотелось, но тем, кем я единственно могла быть.

В глазу возникло ощущение, точно туда попал песок. Я захлопала веками, потом полезла туда не слишком-то чистым пальцем. Покосилась на Игора, и в очередной раз меня внутренне дернуло от вида его заправленного рукава. Если мы уедем сейчас, то потеря руки не имеет смысла. Заурядная инвалидность, обретенная по глупости. В центре двора полковник отдавал распоряжения насчет дальнейших действий. Речь, обращенная к нам, звучала размеренно и занудно: он повторил несколько раз, будто мы были не совсем вменяемыми. Больными. Но больше всего резануло то, что наши вещи соберут солдаты и привезут потом. Потные лапы роются в нежном белье. Эти парни явно были из тех, кто отчетливо выполняет приказы, но за рамками приказов может позволить себе всякую дрянь. Я молчала. Другие молчали тоже. Все смотрели на полковника, но так, будто не слышали, что он говорит.

— Сейчас. Вы. По моей команде. Встанете. Построитесь парами. И через эту калитку.

Отправитесь вниз.

Не понимаю, зачем ему надо было строить нас парами. Наверное, издевался. Я поймала, как глядят на него монахи. Внимательно и одновременно отстраненно.

Точно на белую мышь, которая ищет выход из лабиринта. Снова эксперимент. Любые собственные действия — и по желанию, и по необходимости — считаются практикой.

Любые чужие действия — материалом для исследования. Спокойствие, оказывается, берется не из молитв и медитаций, не из укрощения собственных страстей и психоанализа. Просто достаточно осознать, что ты наблюдатель. Свидетель. В любой ситуации. Остальное не имело значения. Даже если мне кажется, будто я сама строю город, на самом деле я всего лишь отслеживаю, как он растет. Даже если я умираю, я всего лишь смотрю, как происходит смерть. Слишком много возможностей, чтобы верить в то, будто истинна — только одна из них. Пусть будет что будет.

Наши взгляды — два десятка — слились на полковнике. Солдаты занервничали, кое-кто покрепче взялся за автомат.

— Что?! — неожиданно заорал полковник.

Мы не дрогнули. Мы оставались на месте. Он задергался, покраснел, даже, я бы сказала, побагровел.

— Что такое??

Солдаты напряглись еще больше. Вдруг я заметила Веру — она вышла откуда-то из-за спин и встала рядом с профессором. Огромные блестящие глаза. Ловушка для непрошеных гостей: в этих глазах мог бы сгинуть не только взвод, но и небольшая армия. Тьма. Молчать много лет, чтобы стать такой пропастью. Становиться пропастью иногда. Я позавидовала Вере, но тут же зависть оказалась уничтожена восторгом: сколько же тут было чистой силы, я верила-верила теперь в то, что Монастырь неуничтожим, нестираем.

— Та-ак, — угрожающе протянул полковник, но мы опять не отреагировали на его интонацию. Он не мог. Если бы он скомандовал идти, мы бы не двинулись. И что — нас бы поволокли солдаты? Выглядело бы по-идиотски.

Его жесткая, каменная голова опять нервно дернулась; он обернулся к подчиненным и заорал уже им:

— Быстро, быстро, марш!

Послушные солдаты тяжело побежали через калитку. Аккуратной цепочкой. Полковник последовал за ними, даже не оглянулся. Какое-то время мы слышали топот сапог.

Потом все стихло. Я бы вряд ли могла объяснить, что же произошло, но поскольку меня охватило чувство радости и облегчения, объяснений уже не требовалось. Я глубоко сомневалась, что полковник вернется. С надеждой посмотрела на старшего Монаха. Он выглядел так, точно целый день таскал камни. Другие, впрочем, приободрились — как и я. Посмеивались, обменивались не имеющими смысла репликами.

— Идите ужинать, — сказал Монах.

Мы с удовольствием подчинились. О беспорядке в столовой никто и не вспомнил.

Запись пятьдесят шестая

Однако, что-то было нарушено. Исчезла невидимая обслуга, точно солдаты прорвали в целостности Монастыря большую дыру, через которую вытекли повара и дворники.

Да-да, брошенный мусор уже не исчезал сам собой. Старший Монах резал холодное мясо, младший принес два больших чайника, мы расставляли мебель. В этих действиях мы становились ближе друг к другу, но ореол идеальности монастырского существования таял с каждой минутой. Изменения не то чтобы разочаровывали, но вселяли печаль — как если бы любимый, вызывающий восхищение человек, вдруг оказался серьезно больным, и с этой болезнью ему предстояло жить до конца.