Монахиня. Племянник Рамо. Жак-фаталист и его Хозяин - [12]

Беспомощность нравственной позиции Философа перед циническими разоблачениями Племянника Рамо — это своего рода самокритика просветительского разумна, сознание его ограниченности перед нарастающими противоречиями и сложностями жизни. В этой повести, замечал далее Гегель, Дидро отводит себе жалкую роль благонамеренной личности, «честное сознание» которой есть «необразованное бессмыслие». Приговор Гегеля чрезмерно суров, и не повлияла ли на него извечная враждебность идеализма материалистическому учению? Ведь хотя отождествлять Дидро с его персонажем так уверенно и нельзя, но именно в логике спора Философа с шутом, через сложное отношение его к своему собеседнику, раскрываются все более глубокие слои внутренней жизни последнего. Точные реплики Философа высекают из принципиальной безнравственности Племянника Рамо искры задавленной и затаенной человечности, которые, конечно, тут же угасают в грязных потоках цинизма. Философ жалеет своего собеседника, и в этой жалости есть доля и его торжества. Положение Племянника Рамо, в сущности, безвыходно. Остро ощущая враждебность всех социальных сил и не в состоянии примкнуть ни к одной из них, он не находит для себя иной роли, кроме унизительной роли артистичного шута.

Органическая связь философии и художества у Дидро в «Племяннике Рамо» предстает особенно наглядно. Философские и социальные идеи этой повести не могут быть постигнуты вне понимания характера Рамо, а сам характер — вне жизненной философии его носителя. Вот почему Маркс и Энгельс увидели в «Племяннике Рамо» образец глубокой диалектики. Первым среди всех мыслителей и писателей нового времени Дидро сумел в художественном типе Племянника Рамо раскрыть внутреннюю логику и динамику собственнических отношений и психологии, которые неизбежно приводят к отчуждению человечности от человека. Перед лицом чистогана люди внутренне раздваиваются, они исповедуют «два евангелия», надевают «костюм арлекина». Мораль становится непрочной, относительной, под давлением новых общественных сил утопическое сознание терпит крах. Но торжествует правда о новой действительности. Дидро писал в одной из публицистических статей: «Перед моим взором встают наши потомки со счетными таблицами в карманах и с деловыми бумагами под мышкой. Присмотритесь получше, и вы поймете, что поток, увлекающий нас, чужд гениальному». Это его собственный — не Племянника — прямой вывод.

«Племянник Рамо» — произведение в XVIII веке несвоевременное, плод тайных раздумий великого писателя и мыслителя. Но зато какое богатство влияний на последующее художественное развитие! Можно сказать, что это первое произведение критического реализма, где изображен многосторонне развернутый реалистический характер. Нить от Дидро тянется к Бальзаку, к Достоевскому — мастеру изображения драмы интересов через драму чувств и идей. И Маркс, познакомившись с «Племянником Рамо», назвал Дидро своим любимым прозаиком[2].

Дидро было тесно в своем веке, тесно оказалось и в следующем. Он писал для будущего народа. «Если мы хотим, чтобы философы прогрессировали, доведем народ до уровня философов» — одна из глубочайших его мыслей.

Превознося писания эстетов времен Дидро, некоторые буржуазные литературоведы современной Франции хотели бы отодвинуть в тень его великое творчество. Позиция Дидро ясная, недвусмысленная. Экзистенциалисты же, увековечивая впервые описанное им разорванное сознание, пытаются сделать из него своего предшественника. Но Дидро никак не укладывается в эти ложные рамки. Именно он показал исторические истоки такого сознания и, значит, предрек его будущую гибель. В наше время Дидро принадлежит социалистической демократии. «Коммунистическая партия, — писал Морис Торез, — продолжатель и законный наследник всех лучших традиций Франции, подлинный представитель ее культуры, наследник тех великих мыслителей — от Рабле до Дидро и Ромена Роллана, которые боролись за свободу человека» [3].

Л. Воробьев.

Монахиня Перевод Д. Лившиц и Э. Шлосберг

^{1}

От ответа маркиза де Круамар — если только он мне ответит — зависит все, что последует в дальнейшем. Прежде чем написать ему, я решила узнать, что он собой представляет. Это светский человек, который создал себе имя на служебном поприще; он немолод, был женат, у него есть дочь и два сына, которых он любит и которые платят ему нежной любовью. Он знатного рода, весьма образован, умен, отличается веселым нравом, любовью к искусству и, главное, оригинальностью. При мне с похвалой отзывались о его доброте, порядочности и безукоризненной честности, и, судя по горячему участию, с каким он отнесся к моему делу, и по всему, что мне о нем говорили, я не сделала ошибки, обратившись к нему. Однако трудно рассчитывать, чтобы он решился изменить мою участь, совершенно меня не зная, и это заставляет меня побороть самолюбие и решиться начать эти записки, где я рисую, неумело и неискусно, какую-то долю моих злоключений со всем простодушием, присущим девушке моих лет, и со всей откровенностью, свойственной моему характеру. На тот случай, если когда-нибудь мой покровитель потребует — да, может быть, мне и самой придет в голову такая фантазия, — чтобы эти записки были закончены, а отдаленные события уже изгладятся из моей памяти, — этот краткий перечень их и глубокое впечатление, которое они оставили в моей душе на всю жизнь, помогут мне воспроизвести их со всей точностью.