Монах - [15]

На этот счет Амбросио также вопрошал свою совесть и не раз упрекал себя за слишком явное удовольствие, с которым созерцал юношеское лицо. Однако сюда не примешивалось никакого более сложного чувства, так что и в этом случае Лойоле было бы незачем рекомендовать свои упражнения, и ничто не мешало Амбросио вволю любоваться в своем воображении необычным обликом Розарио.

— Святой отец, простите мою дерзость, — сказал Розарио, с'тавя на стол принесенную им корзинку. — Сегодня я ваш проситель: один из моих друзей тяжко болен, и я пришел искать у вас помощи — помолитесь за него, небо никогда не было к вам глухо.

— Как зовут вашего друга?

— Винченцо делла Ронда.

— Я буду специально молиться о нем перед нашим добрым Святым Франциском: что-то подсказывает мне, что он не откажет. Но что у вас в корзинке, Розарио?

— Цветы, из тех, что вы любите. Можно мне их расставить в вашей комнате?

— Вы же знаете, что ваше внимание мне приятно, сын мой.

И пока Розарио размещал принесенные цветы в вазочках, повсюду расставленных в келье, настоятель продолжал:

— Я вас не видел сегодня в церкви, Розарио.

— Нет, я был там, отец мой, я бы никогда не упустил случая присутствовать при вашем триумфе.

— Увы, Розарио, это вовсе не мой триумф, но лишь того святого, что говорит моими устами. Его и следует славить. Так моя проповедь вам понравилась?

— Понравилась, говорите вы? О, вы превзошли самого себя, я никогда не слышал подобного красноречия, кроме одного-единственного случая.

И тут послушник испустил глубокий вздох.

— Единственного случая? — переспросил настоятель.

— Да, в тот день, когда наш прежний настоятель вдруг заболел, а вам пришлось срочно его подменить.

— Ах да, припоминаю, но это было по крайней мере года два назад. Вы и тогда были в соборе? Тогда я не знал вас, Розарио.

— Но я-то вас знал! Если бы только Богу было угодно, чтобы все осталось так, как тогда, каких горестей я бы избежал, каких мук! Моя жизнь не оставалась бы по сей день цепью сожалений, тоски и страданий.

— Страдания в вашем возрасте, Розарио?

— О да, отец мой, страдания, и опиши я их, я вызвал бы у вас и жалость и негодование. Но и само горе — ничто по сравнению с теми страхами, что терзают меня. Бог мой, как мучительна жизнь, пронизанная страхом! По своей воле я отказался от всего, я пожертвовал миром с его надеждами и прелестью. Но если бы пришлось, я потерял бы и больше, лишь бы только вы были со мной!

— Я? Но, дитя мое, я вас не понимаю. Ведь я не просто привязан к вам, я люблю вас как собственную жизнь, дарованную мне Господом, а кроме того, я вовсе не собираюсь покинуть этот мир. Умоляю вас, умерьте ваше возбуждение!

— Да, мне необходима ваша дружба, ваша привязанность, — почти вскричал Розарио, падая на колени. Схватив руки Амбросио, он безумным жестом поднес их к губам, покрывая жгучими слезами и поцелуями, — без этого я не смогу больше жить. Умоляю вас, поклянитесь, поклянитесь мне, что вы не лишите меня вашей милости!

Сказав это, он поспешно удалился, оставив монаха в почти болезненном смятении и изумлении.

Тем временем монаху пора уже было спускаться в часовню, где ему предстояло исповедовать сестер из монастыря. Они не замедлили явиться. Первой была выслушана настоятельница, а затем монахини пошли друг за другом, повинуясь определенному ритму. Все шло как обычно, как вдруг одна монахиня, отличавшаяся исключительной красотой лица и благородством всего облика, выходя, выронила из-за лифа какой-то листок.

Амбросио окликнул ее и, полагая, что это какое-то семейное письмо, собирался ей его вернуть, когда взгляд его упал на текст, который оказался на виду. Услышав его, монахиня вернулась и протянула было руку, чтобы взять письмо. Но тут она поняла, что он начал его читать. Не удержавшись, она вскрикнула и быстро протянула руку, как бы для того, чтобы вырвать письмо.

Но монах отвел руку.

— Стойте, — сказал он ей сурово. — Дочь моя, я должен дочитать это письмо.

— Значит, я погибла! — в ужасе воскликнула она. С ее лица мгновенно сбежали все краски; трепет смятения пробежал по ее телу — казалось, еще чуть-чуть, и она упадет. Сердце ее билось так, что готово было разорваться, и пока она обеими руками цеплялась за решетку исповедальни, монах прочел следующие строки:

«Завтра в полночь я буду в саду у калитки; все готово, через несколько часов вы обретете свободу. Но умоляю вас, пусть никакое запоздалое раскаяние не помешает вам; иного способа у вас нет, чтобы спастись самой и спасти то невинное созданье, что вы носите под сердцем. Вы поклялись вашей честью прежде мне, а уже потом церкви. Вы знаете, сколь беспощадна Инквизиция. Уже совсем скоро ваше положение невозможно будет скрыть. До свидания и помните, что завтра в полночь у тайной калитки я буду всей душой ждать вас».

Окончив чтение, монах бросил на неосторожную девицу взгляд, в котором читался самый жестокий приговор.

— Аббатиса сейчас же увидит это письмо, — произнес он и направился к выходу.

Эти слова обрушились на бедную монашку как удар грома. Мгновенно сбросив с себя оцепенение, она оценила всю опасность ситуации. Она рванулась за монахом и удержала его за полу сутаны.