Моменты счастья - [26]

Вот эта история. Теплая кубанская осень 1943 года, окраина станицы Елизаветинской. Мне почти шесть лет. Я, переделав все домашние дела, убежала играть на улицу. А домашних дел, по крайней мере у меня, младшей из девятерых детей, стало меньше после того, как немцы отобрали всю нашу домашнюю живность и главное – нашу Калинку. Мама целыми днями ходит грустная, но я-то знаю, что грустит она не от того, что жалко ей кур и утят, не от того, что боится она нищеты – ведь смогла же наша большая семья выжить после того, как в 1937 году забрали папу. Она грустит, потому что не было давно писем с фронта от единственного сына Якова. Грустим и мы с сестрой Дашей, глядя на маму. Особенно грустно тихими вечерами, когда красное солнце молча скатывается по чистому небу за горизонт. Но накануне вечером нам было очень даже хорошо: маме принесли целый бидон меда. Они не сказали откуда, но я так думаю, что от маминой тетки. В тот вечер у нас был самый вкусный ужин – домашний хлеб и мед. После мама сказала Даше взять сапу (т. е. тяпку, на кубанской балачке) и идти за ней. Я тоже пошла: дома одной оставаться страшно. Но как только вышли за калитку, я вспомнила, что в это время на тропинках и в траве полно жаб, и мне стало не только страшно, но и противно. Пришли к ивам, что росли за огородами, на полянке, где мы, дети, играем обычно. Закопали бидон, аккуратно уложили траву на место, чтобы не видно было, и вернулись спать.

Сегодня такой хороший день: ясное небо. Позже, после обеда, мы пойдем купаться на Кубань, а пока можно поиграть на полянке. Но в полдень из соседских детей тут почти никого нет. Только вредные Мишка да Варька. Они часто выходят играть к нам с намазанным горчицей хлебом. Когда они приходят с запачканными лицами, любая, даже самая оживленная игра приостанавливается – мы все заглядываем им в рот, ведь мало кто из нас всегда сыт. Мама говорит, что когда придут наши, то их деду станет не так хорошо жить, ведь он предатель и полицай.

«У-у-у, пухлый Мишка и вредная Варька, как же вы мне надоели! Сейчас я вам покажу, что и у нас кое-что есть, что и нам можно завидовать, ведь у нас есть целый бидон меда», – думаю я. Подбегаю к самой крайней иве, к той, где раньше была качеля, где теперь закопан наш мед, висну на ветке. Прыгаю вверх и вниз и кричу: «А здэсь матэ мэд закопали! А здэсь матэ мэд закопали!» Повторяю нараспев и прыгаю. Какое счастье! Пусть слышат все. Но почему Мишка и Варька не слушают меня? Чем это они там заняты? Кричу громче: «А здэсь матэ мэд закопали, и вечером мы будемо його йысты». Подбегает Даша, бьет меня по спине и тянет вниз. «А ну прэстань, сабача мать! Хочешь, шоб их дэд отнэс мэд нимцам?!» – говорит, вся растрепанная. А я продолжаю еще громче: «А здэсь матэ мэд закопали, и мы будэмо його йысты! А здэсь матэ мэд закопали!» Мишка и Варька не слышат. Даша побежала за мамой. А я спрыгнула, стою и думаю, вся красная от радости и жары: «Да что там мед, у нас много чего еще есть и много чего еще будет. А то, что мы живем в сарае после того, как в дом попала бомба, так это ничего, это временно. Вот отпустят папу, вернется Яков с войны, и мы быстро новый дом не то что из самана – из камня сложим. Потом мы, восемь сестер, его побелим и поставим большой стол для всех соседей. И много же будет на том столе всего вкусного!» Я пока не знаю, что отца расстреляли сразу после ареста, еще в 1937 году, что брата убьют на фронте, что после войны будет голод. Сейчас я абсолютно счастлива.

Вечером мама пошла перепрятывать мед, но меня с собой на этот раз, как я ни просила, не взяла.

Антонина и ее внук

192

Лето 1977 года. Я теперь второклассница, но это будет 1 сентября, а сейчас я иду в летний школьный лагерь. Дорожка, солнце такое теплое, и мой желтенький костюмчик, который сшила мне мама. «Я такая счастливая! Просто счастливая», – думаю я.

Юлия Панкова

193

Утро. Муж сосредоточенно смотрит в монитор. Что-то по работе… Я, проходя мимо, пытаюсь его поцеловать, он отмахивается, потому что мешаю. Я снова прохожу мимо и целую его в голову. Он недовольно хмурится. Затем я надеваю шорты на голову и начинаю танцевать перед ним. Не сразу, но он замечает, что что-то происходит. Начинает смеяться, я продолжаю кривляться, а затем… мы танцуем вместе. Счастье!

Анна Шустова

194

Октябрь 2000 года. На юрмальской даче мы отмечаем день рождения нашего друга Каспара. Мы выходим на улицу подышать и посмотреть на звезды. Там – зябко, и мы уже жалеем, что покинули теплую комнату с камином. Но мужественно кутаемся потеплее и поднимаемся на горку. Плюхаемся на листву и, прижавшись друг к другу, смотрим на луну, отражающуюся в реке. Вдруг кто-то предлагает на нее повыть… И вот мы, двенадцать трезвых еще, в общем-то, человек начинаем выть, подражая волкам. Сначала был кураж, а потом все началось по-настоящему. Мы выли с удовольствием. В нашем вое была боль, радость, страдание, решительность и обреченность, там были опыт и предвкушение, в нем слышались обиды и надежды… Что это было? Массовый транс? Не знаю. Знаю, что был абсолютно счастлив тогда, сидя с друзьями и воя на луну.