Момент истины (В августе сорок четвертого...) - [63]

– Разговоры! – отрезал старший лейтенант. – Пока не будет лопатки, отсюда не уедем!

От еды Андрей отказался, хотя со вчерашнего ужина кусочка в рот не брал и был по-настоящему голоден. Что ж, сам виноват, а теперь не позорься, терпи. Представителю вышестоящего командования несолидно кормиться чужим пайком, тем более за счет подчиненных. Несолидно и совестно.

Чтобы заглушить чувство голода, он в два приема до отвала напился из ручья и вытер рот рукавом. Черт с ней, со жратвой!.. Его всерьез заботило и удручало, что осмотрена почти вся роща, а лопатки нет. Как же так?

Он задумался, но, заметив, что бойцы смотрят на него, поспешил улыбнуться. «Как бы худо ни шло дело, – наставлял его Таманцев, – никогда не подавай виду. Особенно посторонним. Держись бодро-весело. Тебе волком выть хочется, а ты: ля-ля, ля-ля – мол, жизнь прекрасна и удивительна!»

Бойцы, поев, курили. Андрей тем временем отозвал старшего лейтенанта в сторону.

– В-в нашем р-распоряжении еще ш-шесть, от силы семь часов, – сказал Андрей. – Лопатку надо найти в-во что бы то ни стало!.. В-вернуться без нее мы не можем, не имеем п-права! Вы это п-понимаете?

– Понимаю!

– З-закончите край рощи и начинайте по новой, – Андрей показал рукой, – п-поперек… Главное – никаких п-пропусков… Д-дистанция полтора метра, не более. Боюсь, что в-ваши люди не осознали всю в-важность, ответственность…

– Осознали, – заверил командир роты; он оглянулся и негромко спросил: – А она точно должна здесь быть?

Соображая, как лучше ответить, Андрей строго, неодобрительно посмотрел на него.

– И почему ей придается такое значение?.. – продолжал старший лейтенант. – Непонятно!

– В-вы меня удивляете, – огорченно заметил Андрей и взглянул на командира роты с жалостью, как на неполноценного: он припомнил, что точно так в подобной ситуации ответил одному прикомандированному офицеру Таманцев.

Впрочем, ничего иного Андрей и не мог сказать. Он и сам понятия не имел, для чего нужна, для чего так необходима Полякову и генералу эта злосчастная лопатка.

49. Таманцев

Когда начало светать, мы снова укрылись на чердаке; я приказал Лужнову до двенадцати наблюдать, а затем разбудить меня.

В который уж раз мне снилась мать.

Я не знал, где ее могила и вообще похоронена ли она по-человечески. Фотографии ее у меня не было, и наяву я почему-то никак не мог представить ее себе отчетливо. Во сне же она являлась мне довольно часто, я видел ее явственно, со всеми морщинками и крохотным шрамом на верхней губе. Более всего мне хотелось, чтобы она улыбнулась, но она только плакала. Маленькая, худенькая, беспомощно всхлипывая, вытирала слезы платком и снова плакала. Совсем как в порту, когда еще мальчишкой, салагой, я уходил надолго в плавание, или в последний раз на вокзале, перед войной, когда, отгуляв отпуск, я возвращался на границу.

От нашей хибары в Новороссийске не уцелело и фундамента, от матери – страшно подумать – не осталось ни могилы, ни фотокарточки, ничего… Жизнь у нее была безрадостная, одинокая, и со мной она хлебнула… Как я теперь ее жалел и как мне ее не хватало…

Со снами мне чертовски не везло. Мать, выматывая из меня душу, непременно плакала, а Лешку Басоса – он снился мне последние недели не раз – обязательно пытали. Его истязали у меня на глазах, я видел и не мог ничего поделать, даже пальцем пошевелить не мог, будто был парализован или вообще не существовал.

Мать и Лешка представлялись мне отчетливо, а вот тех, кто его мучил, я, как ни старался, не мог разглядеть: одни расплывчатые фигуры, словно без лиц и в неопределенном обмундировании. Сколько ни напрягаешься, а зацепиться не за что: ни словесного портрета, ни примет и вообще ничего отчетливого, конкретного… Тяжелые, кошмарные это сны – просыпаешься измученный, будто тебя выпотрошили.

После двенадцати я сменил Лужнова. Как он доложил, ничего представляющего интерес за утро не произошло.

Его доклад следовало выразить одной лишь фразой: «За время наблюдения объект никуда не отлучался и в контакты ни с кем не вступал». И если бы он был опытнее, я бы этим удовлетворился. Но я заставил его последовательно, с мельчайшими подробностями изложить все, что он видел. С самого начала я приучал его и Фомченко смотреть квалифицированно, ничего не упуская, и на каждом шагу внушал им сознание важности нашего задания. С прикомандированными всегда следует вести себя так, будто от операции, в которой они с тобой участвуют, зависит чуть ли не исход войны.

В полдень я около часа рассматривал в бинокль Свирида. Он сидел на завалинке, починял хомут, сшивал покрышку, а потом какие-то сыромятные ремни.

Выражение лица все время злое, недовольное. Жена, появлявшаяся не раз из хаты, явно его боялась. Он не сказал ей ни слова и даже не смотрел в ее сторону, но проходила она мимо вроде бы с опаской.

В движениях Свирида чувствовалась сноровка, и времени даром он не терял. Хозяйственный мужик, загребистый. Возле хаты – два здоровенных стога сена; огород тянется без малого на сотню метров; весь хлеб убран в аккуратные копешки, небось еще бесхозного у старика Павловского прихватит. И дров в поленницах запасено не на одну зиму.