Молотодержец - [16]

— Так, — подтвердил Зигмар. — Твой кузен шлет привет своему королю и клянется в случае нужды прислать нам всех воинов, которых соберет.

— Он — хороший человек, Адхельм. Похож на Рыжую Гриву.

Зигмар заметил, что в глазах отца появилось предостерегающее выражение, и, обернувшись, увидел, как в ворота Рейкдорфа вошла девушка с волосами цвета ночи, в длинном зеленом платье. Он узнал Равенну, и в горле неожиданно пересохло.

Лицо девушки было так печально, что Зигмар почувствовал: сердце у него вот-вот разорвется при виде ее тоски. Вслед за ней шел младший брат, близнец Триновантеса, и по бледным его щекам струились скорбные слезы.

Равенна приблизилась к покрытому зеленым знаменем телу брата, кивнула Зигмару и королю, опустилась подле Триновантеса и возложила руки ему на грудь. Герреон преклонил колени рядом с сестрой. Вся его тонкая фигура сотрясалась от безудержных рыданий.

— Тихо, мальчик, — проговорил Бьёрн. — Оплакивать павших воинов — женское дело.

Герреон поднял глаза и впился в Зигмара взглядом.

— Ты убил его, — всхлипнул Герреон. — Ты убил моего брата!

В королевской Большой палате еле теплился свет, чуть тлели торф и поленья, и от убаюкивающего тепла воинов стало клонить в сон. Победу праздновали долго, далеко за полночь. В жертву Ульрику и Морру приносили лучшее мясо и пиво — первого благодарили за дарованную воинам храбрость в сражении, а у второго просили провести павших к месту упокоения душ.

В Большой палате воцарилась тишина, ее нарушал лишь треск поленьев да спокойное дыхание сотни воинов, которые, завернувшись в шкуры, уснули прямо на полу. Семейные воины ушли по домам, а холостые или же перебравшие спиртного остались здесь, уткнувшись физиономиями в столы.

По традиции в ночь возвращения из похода король и наследник охраняли покой воинов — чтили их доблесть. Зигмар устроился подле отца на троне, который вырезал сам Бьёрн в ожидании совершеннолетия сына, когда он мужчиной воссядет рядом с королем. На нем был длинный волчий плащ. Гхал-мараз покоился на постаменте, который сделали специально для грозного оружия, сработанного гномами.

Для пира зарезали целое небольшое стадо, а когда вышло все гномье пиво, настал черед другим запасам пивоварни. Бывалые воины подкрепляли клятвы братства, а те, кто только что заслужил свой щит в кровавой битве при Астофене, клялись в первый раз.

Зигмар праздновал победу вместе со всеми. Только из головы у него не шел образ застывшей Равенны и рыдающего Герреона, когда они оба опустились на колени подле тела брата. Зигмар знал, что при Астофене они одержали небывалую победу, только для него она была омрачена гибелью друга.

Он знал, что подобные мысли весьма эгоистичны: выходило так, словно гибель других воинов, не побратимов, не имела значения. Триновантес был хорошим, верным другом, всегда давал вдумчивые и трезвые советы, рассуждал разумно и честно. Там, где Вольфгарт предлагал действовать с помощью насилия, а Пендраг — дипломатии, совет Триновантеса часто объединял самые сильные стороны того и другого. Не компромисс, но баланс. Да, этого воина будет очень не хватать.

— Снова думаешь о Триновантесе? — спросил отец.

— Что, так заметно?

— Он был твоим побратимом, — сказал Бьёрн. — Это правильно, что тебе его не хватает. Помню, что день гибели Торфина в Рейковых трясинах тоже выдался печальным. Да.

— Кажется, я его помню. Великан? Ты о нем мне почти не рассказывал.

— Ах… тогда ты был совсем мальчик, и обстоятельства его смерти не годились для детских ушей, — отмахнулся Бьёрн. — Да, Торфин был самый настоящий исполин — сложно поверить, но он возвышался даже надо мной. Этот человек был словно вырезан из дуба, крепкий как камень. О лучшем побратиме нечего и мечтать.

— Что с ним случилось?

— Он умер, что суждено каждому из людей.

— Как? — спросил Зигмар.

Он видел, что отец неохотно говорит о друге, но чувствовал: возможно, он желает, чтобы его уговорили рассказать о смерти побратима.

— Это случилось лет пять назад, — начал Бьёрн, — когда мы воевали на стороне Марбада, короля эндалов. Помнишь?

Зигмар попытался припомнить именно эту войну, но отец так часто уходил в походы, что удержать в голове их все было сложно.

— Нет? — продолжал Бьёрн. — Ну, Марбад — человек хороший, его народ живет по краю болот, в устье реки. Они поселились там с тех пор, как король ютонов Марий ушел из родных мест после вторжения на их земли тевтогенов. Подозреваю, что жить там можно, только зачем кому-то это нужно — непонятно. Болота опасны, там полно трясин, трупных огней и демонов-кровопийц.

В Большой палате было жарко, но Зигмар содрогнулся, вспомнив ужасные истории о существах с мертвыми глазами, бледной кожей и зубами-иглами, крадущихся в тумане и подстерегающих неосторожных путников.

— Так вот, мы с Марбадом знакомы давно. Двадцать лет назад мы с ним сражались бок о бок, когда с Серых гор спустились орки из племени Кровомордов, — он тогда спас мне жизнь. Я оказался у него в долгу. Когда туманные демоны болот восстали, угрожая народу Марбада, он позвал меня на помощь, и я выступил в поход.

— Ты дошел до самого побережья?

— Конечно. Ибо никогда нельзя нарушать обещание, сынок. Мир держится на клятвах верности и дружбы, в нем нет места клятвопреступнику, а также тому, слову которого грош цена. Помни об этом.