Молоко волчицы - [23]

В успенье натопила Глафира баню. Позвала и Степку попариться. Мужчины хлещутся вениками, а баба пару поддает. Низенькая саманная банька стояла в задах, с крошечным слюдяным оконцем, скрытая лебедой и сурепкой. От булыжной каменки жар — не продохнуть, не взмахнуть рукой. Сладко кружится голова от кизилового духа веников.

Глашка внесла цибарку ключевой воды, переглянулась с любовником. Муж блаженно закрыл глаза, растянувшись на скользкой полке. Серебряный крестик мерно вздымался на дряблом розовом пузе мельника. Степка мылил Аксену ноги, Глашка голову.

— Тьфу, окаянная! — заорал Аксен. — Глаза намылила…

Тут и саданул его Степка железной кочергой по темени. Дернулся Аксен и захлебнулся в кипятке — в котел головой сунули…

Стемнело. Глашка замыла кровь. Конь Глухова стоял за баней оседланный. Положил Степка мокрый мешок на седло и поскакал. Остановился в Чугуевой балке. Глухо пели сверчки — хор крошечных певчих по убиенному. Темная лесная гора закрывала полнеба. Шашкой Степка рыл яму. Тревожно ржал конь. Глухов ласкал его, бил, завязывал поводьями рот. Конь бесился. И бросил казак мешок в стеклянно светлую речку.

Соседям Глашка сказала, что Аксен с вечера напился, избил ее и ушел в лес за калиной. А через неделю охотник дядя Исай нашел мешок с человечиной в Долине Очарования — так называли балку господа. Мать Аксена опознала крестильный крестик сына. Дед Иван Тристан видел, как Глухов скакал с мешком. Что Глашка и Степка путались, знали все.

В то утро осталась некормленой скотина, не топили печи. Станица вышла содомом на выгон. Плетями погнали Глафиру в лес за останками мужа. На ходу измывались над ней как хотели. Пуще других лютовали бабы и особенно казачата, еще не знающие о любви. Они рвали ей кожу на толстых грудях, били держаками и деревянными шашками в стыдное место.

Полумертвая, доползла Глафира до балки. Помочилась кровью. Стала собирать мужа, рвет листья, чтобы не пачкать рук о трупную падаль. Пуще взъярилась толпа. А когда натешились все, вжикнула шашка гвардейца Архипа Гарцева — и голова убийцы скатилась к зловонному черному мешку.

— Добре! — сказал подъехавший атаман. — Бросить собаку тут, а мужика похоронить в станице.

Маленькое голубиное сердце Маруськи Синенкиной, бегущей в толпе детей за Глашкой, билось порывисто и больно. Впервые девочка видела так близко кровавое преступление и страшное возмездие. От ужаса она не могла слова выговорить. Теперь она знала, что люди убивают друг друга, как звери в диком лесу.

Глухов сбежал за Каспий и, по слухам, стал татарином.

А деньгами завладел брат Аксена, Трофим Пигунов. Он стал и хозяином мельницы. Держался ближе к казакам и на мельнице казака пропускал раньше мужика.

Мельница — вторая неофициальная сходка. Тут по вечерам собирались старики и под мирный рокот, в хлебном запахе зерна, перебирали в памяти былую жизнь.

По вечерам, когда ветра зари полотна дожигают,

коровы важные шагают, в поля ушедшие с утра.

Идут-спешат издалека, молочным солнцем налитые,

и дышат паром молока, теряя капли золотые.

Собаки брешут у отар. Звенит бугай тяжелой цепью.

А сумрак полчищем татар крадется к хатам сонной степью.

Уже мелькнули у реки влюбленных воровские тени.

С остывших глиняных сидений ползут на печи старики,

надежно затоптав цигарки. Давно закончен овцам счет.

А молоко еще сечет железо звонкое цибарки.

Дед-нянька спать поутолок внучат и сам улегся с ними.

А буйно радостный телок бодает выжатое вымя.

Дубравы погрузились в сон. Тревожно на путях окольных.

 Утих на дальних колокольнях вечерний заунывный звон.

 Ползут туманы по долинам. Страшнеют в балочках лески.

А боевые казаки в чихирне собрались старинной.

 Капусты квашеной кочан да мера слив иль груш моченых.

И посередке винный чан. Под каждым табурет — бочонок.

Вздыхали, пили и крестились. И плыл в ночном дыму кабак.

И поздно ночью расходились по лужинам под брех собак.

 Меланхолично звезды иглы роняли светлые во тьму —

на жизнь, к которой все привыкли, как привыкает бык к ярму.

 Грустя о времени ином, тут поминают ветераны,

когда Подкумок тек вином и плыли киселем лиманы.

А ныне стыдно и темно становится на белом свете.

И путало иных вино в шелка блестящей лунной сети.

Ползли домой, как пластуны, и носом попадали в лужи

 прославленные хвастуны и мастера владеть оружьем.

Кто потерял портки, ножны, кто без сомнений добирался

 до сонно дышащей жены и истово с ней целовался.

И храпом выпугав друг друга, вот спят в обнимку два супруга.

Иной буянит — не до сна. А тот лишь вживе воротился,

так борщ хлебал из казана, что медный крест на пузе бился.

 Ночь. Баба выскочит на миг. В садах рокочет сыроварня.

 Да пронесется шалый вскрик неуходившегося парня.

ОБРУЧЕНИЕ ЗВЕЗДЫ

Был праздник. Густой масленый звон над станицей. Перьями гигантской птицы плыли светлые облака. В ярких сатиновых обновах торопится в церковь молодежь, чтобы скорей отстоять положенное и идти на игрище. Сурово, осуждающе смотрят на молодых старухи — им осталось лишь злобно молиться богу да греметь чугунами в печи.

Глеб тоже отстоял раннюю обедню. Карим глазом косил на луженое блюдо церковного старосты. На блюдо мелким дождиком сыпались копейки, алтыны, пятаки и гривенники — по грехам дающего. «Это что, — думал казак, — как кто в старосты пролезет, рожу наедает, ровно кабан, хату новую строит под железом, конями и фургонами заводится. И ведь не держат долго, чтобы душу не сгубил!» Из церкви пошел на мельницу, не терпелось новый жернов в работе проверить.