Молодые львы - [13]

— Если ты не замолчишь… — начал было Майкл, но в эту минуту между ним и Арни оказалась высокая седая женщина с величественным выражением на смуглом лице. Не говоря ни слова, она спокойно выбила чашку из рук Арни. Послышался звон осколков. Арни гневно взглянул на женщину, но вдруг робко заулыбался и, опустив голову, уставился в пол.

— А, это ты, Филис! — пробормотал он.

— Убирайся прочь от буфета, — приказала Филис.

— Да ведь я чаек пью, — ответил Арни, но послушно повернулся и отошел, шаркая ногами, грузный, стареющий, с растрепанными седыми волосами, прилипшими к высокому потному лбу.

— Мистер Арни не пьет, — заявила Филис буфетчику.

— Слушаюсь, мэм.

— Боже милосердный! — обратилась женщина к Майклу. — Я готова растерзать его. Он сводит меня с ума. А ведь в общем-то Арни такой милый человек!

— Да, да, чудесный человек, — согласился Майкл.

— Он безобразничал? — озабоченно спросила Филис.

— Что вы!

— Боюсь, что его никуда больше не будут приглашать, уже и сейчас все его избегают, — пожаловалась Филис.

— Не вижу причин, — пожал плечами Майкл.

— Даже если вы и правы, все равно Арни очень тяжело. Он сидит в своей комнате мрачный как туча и всем, кто готов его слушать, твердит, что исписался. Я привела его сюда в надежде, что ему будет полезно побыть на людях и я смогу присмотреть за ним… — Филис пожала плечами, провожая взглядом удаляющуюся неряшливую фигуру Арни. — Кое-кому из мужчин следовало бы обрубить руки, как только они потянутся за первой рюмкой вина.

Старомодным изысканным жестом Филис подобрала юбки, и, шурша тафтой, направилась вслед за драматургом.

— Пожалуй, я не прочь выпить, — сказал Майкл.

— И я тоже, — поддержала Лаура.

— Ну, и я за компанию, — согласился Пэрриш.

Они молча стояли у стойки, глядя, как буфетчик наполняет бокалы.

— Злоупотребление алкоголем, — торжественным тоном проповедника провозгласил Пэрриш, протягивая руку за бокалом, — это одна из черт, отличающих человека от животного. — Все рассмеялись. Прежде чем выпить, Майкл знаком показал Пэрришу, что поднимает тост за него.

— За Мадрид! — ровным и спокойным голосом сказал Пэрриш.

— За Мадрид! — вполголоса отозвалась Лаура.

Майкл почувствовал, что к нему возвращается прежнее беспокойство. Он заколебался, но все же сказал, как и остальные:

— За Мадрид!

Все выпили.

— Когда вы возвратились? — спросил Майкл, ощущая какую-то неловкость.

— Четыре дня назад, — ответил Пэрриш, снова поднося бокал к губам. — У вас в Америке очень хорошие напитки, — добавил он с улыбкой. Он пил непрерывно, каждые пять минут снова наполняя бокал, но не обнаруживал никаких признаков опьянения — только лицо его становилось краснее.

— А когда выехали из Испании?

— Две недели назад.

«Две недели назад он еще бродил по замерзшим дорогам, — подумал Майкл, — с винтовкой, в полувоенной форме; над его головой проносились самолеты, а по обочинам дорог виднелись свежие могилы. А сейчас он стоит здесь в синем костюме, как шафер на своей свадьбе, и встряхивает ледяные кубики в бокале вина. Окружающие болтают о своем последнем кинофильме и о том, что говорят о нем критики, и почему ребенок закрывает во сне кулачком глаза. В углу комнаты гитарист распевает нелепые баллады, якобы сложенные на Юге. Все это происходит в богатой, устланной коврами, переполненной гостями квартире, на одиннадцатом этаже дома, которому ничто не угрожает. Из высоких окон открывается вид на парк, а над буфетом висит фуксиновая девица с тремя грудями. Пройдет еще немного времени, и он отправится на пристань — ее можно видеть из этих окон, — сядет на пароход и уедет обратно в Испанию. По его лицу трудно сказать, что он пережил, а его добродушно-грубоватая манера держаться не позволяет судить, знает ли он, что его ждет.

Люди, — продолжал размышлять Майкл, — удивительно легко приспосабливаются. Ведь Пэрриш значительно старше его и, несомненно, прожил более трудную жизнь, и все же он отправился в Испанию и участвовал в длинных переходах по залитой кровью земле. Он убивал и рисковал быть убитым, а сейчас возвращается туда продолжать ту же жизнь…»

Майкл тряхнул головой. Он понял, что ему неприятно присутствие этого краснолицего человека с огрубевшими руками: он торчит здесь, на этом вечере, как вежливый жандарм, приставленный к совести Майкла. Подумав об этом, он тут же возненавидел себя за такие мысли.

— …Нам очень нужны деньги, — продолжал Пэрриш, обращаясь к Лауре, — деньги и политическая поддержка. Желающих драться мы найдем сколько угодно. Но английское правительство конфисковало все золото республиканцев в Лондоне, а Вашингтон помогает Франко. Мы вынуждены отправлять своих людей нелегально, а это требует денег — для взяток, для оплаты проезда и так далее. Однажды в окопах под Университетским городком, когда стоял такой холод, что, клянусь богом, у кита отмерзли бы соски на брюхе, ко мне обратились мои друзья. «Вот что, дружище Пэрриш, — сказал один из них, — ты все равно зря тратишь здесь патроны — мы еще не видели, чтобы ты убил хоть одного фашиста. Зато у тебя хорошо подвешен язык, и мы решили послать тебя обратно в Штаты. Расскажи там несколько душераздирающих, красочных историй о героях бессмертной Интернациональной бригады, сражающихся с фашистами. Поезжай и возвращайся с полными карманами денег». Ну вот я и приехал. Я выступаю на собраниях и даю полную волю своему красноречию. Не успеешь опомниться, как публика загорается энтузиазмом и становится необычайно щедрой. Глядя на этих восторженных девушек и видя, как стекаются денежки, я начинаю думать, что нашел свое истинное призвание в борьбе за свободу. — Пэрриш ухмыльнулся, радостно сверкнув белоснежными вставными зубами, и протянул буфетчику пустой бокал. — Вы тоже хотите послушать страшные рассказы о кровавой борьбе за свободу измученной Испании?