Молодой Зафод действует наверняка - [3]

Им надлежало миновать еще несколько высокопрочных дверей марки «Титанохват», каждую из которых чиновники открывали с помощью набора кварковых ключей. Скоро они оказались так глубоко внутри силовых защитных полей, что сигнал с трансляции ультра-крикета начал прерываться, и Зэйфоду пришлось переключиться на одну из рок-видеостанций, потому что не было такого места, куда бы те не проникли.

Распахнув последнюю дверь, они очутились в большом зале, напоминавшем склеп. Зэйфод посветил на противоположную стену, и луч фонаря упал прямо на чье-то вопящее лицо с дикими глазами.

Зэйфод тоже завопил в уменьшенную квинту, уронил фонарь и тяжело плюхнулся на пол, а точнее на тело, лежавшее там, не будучи потревоженным, примерно шесть месяцев, которое отреагировало на севшего Зэйфода взрывом неистовой силы. Зэйфод задумался, что предпринять по этому поводу, и после короткого, но жаркого спора с самим собой решил, что самое то было бы потерять сознание.

Очнувшись через несколько минут, он притворился, что не знает ни кто он, ни где он, ни как туда попал, но не смог никого в этом убедить. Тогда он притворился, что память внезапно вернулась к нему со всей силой, и что шок заставил его снова потерять сознание, но против своего желания был поднят на ноги порожним скафандром – к которому он начинал испытывать серьезную неприязнь – и вынужден был примириться с окружающей действительностью.

Действительность была тускло и небрежно освещена и неприятна во многих отношениях, самым очевидным из которых был калейдоскоп из внутренностей почившего корабельного штурмана на полу, стенах и потолке, и в особенности на нижней половине его, Зэйфода, скафандра. Это произвело такой поразительно мерзкий эффект, что нам не следует на нем останавливаться в нашем повествовании – разве что отметить походя, что из-за этого Зэйфода вырвало прямо внутрь скафандра, который он поэтому, после соответствующей манипуляции со шлемом, снял и заменил на порожний. К сожалению, смрад от разлитого по кораблю зловония, дополненный видом его собственного скафандра, непринужденно разгуливающего в драпировке из гниющих внутренностей, послужил причиной того, что Зэйфода вырвало также во второй скафандр, и с этой неприятностью им со скафандром уже пришлось смириться.

Вот. Теперь все. С мерзостью покончено.

По крайней мере, с конкретно этой мерзостью.

Хозяин вопящего лица уже чуток успокоился и бессвязно пускал пузыри в большом резервуаре, заполненном желтой жидкостью – резервуаре для спасения в чрезвычайных ситуациях.

– Это было безумием, – лепетал он, – безумием! Я говорил ему, что мы сможем попробовать омаров на обратном пути, но он был помешан. Одержим! Вы когда-нибудь так себя вели из-за омаров? Я так нет! Как еда, они слишком резиновые и утомительные, и вовсе не такие вкусные, ну, я хочу сказать, правда же? Мне бесконечно больше нравятся гребешки. О Заркуон, я сказал это!

Зэйфод уставился на это необыкновенное явление, мечущееся в своем резервуаре. Человек был подключен ко всевозможым трубкам жизнеобеспечения, и его бульканье, раздававшееся из динамиков, безумным эхом разносилось по кораблю, возвращаясь из затерянных в глубине коридоров навязчивыми отголосками.

– Вот в чем я ошибся, – голосил сумасшедший, – я действительно сказал, что предпочитаю гребешки, а он ответил, что это потому, что я не пробовал настоящего омара, каких едят там, откуда произошли его предки, то есть отсюда, и он это докажет. Он сказал, что это не проблема, что здешние омары стоят целого путешествия, не говоря уже о маленьком отклонении от курса, и поклялся, что сможет справиться с кораблем в атмосфере, но это было сумасшествием, сумасшествием! – выкрикнул он и замер, вращая глазами, как будто это слово ему о чем-то смутно напомнило. – Корабль сразу вышел из-под контроля! Не могу поверить, что все это было сделано только ради того, чтобы убедиться в чьей-то правоте по поводу омаров, которых и правда слишком перехваливают, простите, что я столько говорю об омарах, я постараюсь поскорее перестать, но я столько о них думал все месяцы, что нахожусь в этом резервуаре, можете себе представить, что это такое – застрять на корабле на долгие месяцы с одними и теми же парнями, питаясь хреновой едой, и вдобавок один из них только и говорит, что об омарах, а потом провести шесть месяцев, одиноко болтаясь в резервуаре и размышляя об этом. Обещаю, что постараюсь заткнуться и не говорить об омарах, правда постараюсь. Омары, омары, омары – хватит! Мне кажется, я единственный выживший. Я единственный, кому удалось добраться до спасательного резервуара прежде, чем мы затонули. Я послал сигнал «СОС», а потом мы врезались. Это караул, да? Полный караул, а все потому что парню нравились омары. Насколько понятно я излагаю? Мне правда сложно об этом судить.

Он умоляюще вытаращился на них, и его разум, похоже, плавно опускался на землю, как падающий лист. Он моргнул и странно посмотрел на них, как мартышка всматривается в странную рыбу. Он с любопытством поскреб сморщенными пальцами о стеклянную стенку резервуара. Струйки упругие желтых пузырьков слетали с его губ и носа, ненадолго застревали в копне волос и устремлялись наверх.