Молодой человек - [42]

Я взглянул на небо. Мрачная, налитая мазутом туча стояла над горой, и казалось, что сейчас пойдет черный дождь.

А вдали, на буграх, дробя и стуча по рельсам, убегала «кукушка», увозя за собой маленькие открытые зеленые вагончики из этого пекла куда-то за бугры, где должна быть жизнь, вода, трава.

В песках стояла конторка ФЗУ. Она была закрыта на большой, амбарный замок. Я присел в тени и стал ждать. Солнце пекло так, что песок порозовел, и казалось, на глазах начнет плавиться в стекло.

Наконец пришел кудлатый парнишка, маленький, худенький, с огромным парусиновым, туго набитым портфелем. Я встал, но он не обратил на меня никакого внимания. Держа осторожно на весу портфель, словно в нем была адская машина, он долго открывал длинным гвоздем амбарный замок своей конторы. Пока он это делал, он словно что-то вынюхивал, все время шмыгал красным носиком, одновременно стараясь сохранить глухое, неприступное выражение лица.

В конторке было душно, как в печке.

— Обожди вне кабинета, — сказал он, открывая окно.

— Я жду уже целый час.

— Тебя больше ждали.

Я присел на табурет.

— Я же тебе сказал, обожди вне.

Он приготовил ключ, чтобы открыть ящик, но ждал, пока я выйду. В окно я видел, как он открыл ящик и сначала вынул большое, с лошадиную голову, пресс-папье и осторожно положил на стол, потом достал крошечную чернильницу, ручку и несколько серых папок и сел в кресло.

Он любовно погладил папки и положил их на левую сторону, потом передумал и переложил их на правую сторону.

Устроившись таким образом, он достал из портфеля большой, толстый красно-синий карандаш и стал его чинить — сначала красный, потом синий конец — и положил карандаш возле себя.

— Можно спросить? — сказал я в окно.

— Не нарушай рабочего дня, — ответил он.

Теперь он открыл папки. В одной были стопками сложены профсоюзные билеты, в другой — большие розовые и зеленые листы марок.

Я смотрел на него и думал: «А что, он говорит когда-нибудь как человек? И у него есть мама?»

Он приступил к работе. Он раскрывал членский билет, читал фамилию, хмыкал, иногда хмурил бровь, иногда даже покачивал головой, беседуя с членским билетом, выговаривая ему за что-то, потом недовольно отрывал марку, слюнявил языком, дул на нее и как бы даже баюкал в руке и наконец осторожно, ласково приклеивал, после брал печатку и с наслаждением прикладывал.

Проделав все это, он снова читал фамилию владельца, вздыхал, прощаясь с ним, и аккуратно клал билет в сторону.

Я стоял у открытого окна и наблюдал.

— Слушай, — сказал кудлатый, — это ведь не лавочка, а учреждение.

— А что, секрет?

— Секрет или не секрет, а заглядывать не положено.

— Я ведь тоже буду членом профсоюза, — вдруг сказал я.

— Вот когда будешь, тогда и будем дискутировать.

— А что, не буду?

— Еще принять должны. Думаешь, раз! — и член профсоюза?

— А что?

— А ты когда-нибудь обсуждался на собрании?

— Еще нет.

— Ну-ну, пообсуждайся.

— А что?

— Пообсуждайся, тогда узнаешь что.

— А чего мне бояться?

— Бояться нечего, а только пообсуждайся.

В это время в конторку вошел подросток в слесарной, ржавой от железа рубашке и кепке набекрень.

— А стучать тебя не научили? — недовольно спросил кудлатый.

Подросток ничего не ответил, только положил на стол какую-то бумажку. Кудлатый долго ее читал. Казалось, он читает ее слева направо, и справа налево, и сверху вниз, как акростих.

— Поторапливайся, — сказал подросток.

— Новое дело! — воскликнул кудлатый. — Еще фабзайцы будут меня будировать.

Он обмакнул перо в чернильницу, потом посмотрел на свет, снял волосок, пристроился, скосил глаза и, коснувшись пером бумаги и уже не отнимая его, зашуршал, будто поехал поезд. А когда кончил, стоявшая на бумаге подпись действительно напоминала поезд с заглавной буквой-паровозом и цепью маленьких вагончиков и, наконец, с завихрившимся, закруглившимся на повороте хвостом.

Он с нежностью посмотрел на выпущенный им поезд и промокнул его тяжелым пресс-папье.

— И откуда тебя только выудили? — сказал подросток, пряча бумажку в карман.

— Это что, оскорбление? — спросил кудлатый.

— Нет, я хвалю тебя, — сказал подросток.

— Я не позволю! — закричал кудлатый.

— А ты не ори.

— Хочу и буду орать. Кто ты такой, чтобы давать директивы?

— А ты-то кто сам? — спросил подросток.

— Ты еще узнаешь, кто я! — погрозил кудлатый.

— А я уже знаю, — лишенец!

— Оставьте кабинет! — закричал кудлатый. — Аудиенция окончена.

— Ну и оставлю, ну и что?

— Сначала оставьте, а потом откроем дебаты.

— Чудак, как же ты их откроешь, если я уйду? — насмешливо сказал подросток.

— Я сказал вам: оставьте — и оставьте! — невменяемо закричал кудлатый.

— Эх ты, штампик!

Кудлатый раскрыл рот, не нашел что ответить, и подросток вышел, сильно хлопнув дверью.

— Еще дверями хлопают! — закричал кудлатый. — Я вам покажу, как хлопать дверями!

Он переложил папку слева направо и потом снова справа налево и только после этого успокоился.

— Я вам еще покажу свою версию! — сказал он.

— Хорошо ты его отделал, — сказал я фабзайцу, догоняя его по дороге.

Я стоял у окон ФЗУ и жадно смотрел, как фабзайцы в черных рубашках, зажав гайку в тиски, работали напильником. Летели искры, ходил мастер и показывал, как держать напильник.