Молодой человек - [37]

О, как было тут ярко, чисто среди уютно стрекочущих аппаратов, среди удивительных и загадочных аппаратов, живущих своей особой, только им понятной и известной волшебной жизнью и беспрерывно что-то сообщающих людям.

Жить бы тут всегда, на земле, дрожащей от хода поездов, понимать это щелканье аппаратов, читать на ленте точки и тире, — что может быть лучше!

— Тру-ля-ля! — сказал неожиданно Магомет.

— Чего? — не понял телеграфист, глядя в окно и продолжая выстукивать телеграмму.

— Тру-ля-ля, — сказал Магомет. — Еду — не свищу, а наеду — не спущу!

Со свистом он пробежал по перрону, вскочил в открытое окно вокзала и вот уже мелькнул в другом окне, у станционного буфета, где за самоваром сидел меднолицый, словно брат самовара, буфетчик и пил чай.

— Дядя, а можешь ты один выдуть весь самовар?

— Вот я тебе выдую! — замахнулся буфетчик.

— Ах ты кабан! — звонким бесшабашным голосом закричал Магомет. — Дай булку, а то гранату брошу. — И он запустил руку за пазуху.

— Шпана! — завопил буфетчик и кинул ему плюшку…

— Такая маленькая, — недовольно сказал Магомет, — и вчерашняя.

Он побежал к бабам, галдевшим на выгоне над корзинами с пирогами, холодным мясом, мочеными яблоками. Выгон был утоптан кизяками, сеном, вокруг ржали кони, на подводах сидели мужики и завтракали салом и цибулей.

Он подошел к толстой тетке, жарившей на подсолнечном масле кныши и такой замасленной, точно она сама готовилась изжариться.

— Иди, иди, — сразу сказала тетка.

— Ну, не квакай, — сказал Магомет.

— Как — не квакай? — раскричалась тетка.

— С чем кныши? — деловито осведомился Магомет и жадно втянул в себя воздух.

— Мальчик, ты не нюхай, это до тебя не касается.

Магомет стукнул себя по пузу, как по котлу, и сказал:

— А как же, касается.

— Ратуйте! — закричала тетка.

— Ну ты, малохольная! — Магомет нырнул в толпу и вынырнул у большой сковороды, на которой жарились блины.

— Здравствуй, бабуля! — вежливо сказал Магомет.

— Ах ты, маленький! Ах ты, мой несчастненький! Голенький! — запричитала бабка, переворачивая блин.

Магомет ухмыльнулся.

— Да как же ты один, и холодненько тебе и голодненько тебе! И подушечки никто не даст!

— Подушечки нет, — сказал Магомет.

— И где же ты спишь? И где же ты кушаешь?

— А где придется, — сказал Магомет, глядя на блины.

— Так как же так можно? Да что это, господи, на свете делается?

Она сложила сразу два блина и задумчиво сжевала их, потом облизала пальцы.

— Ты, тетка, не расстраивайся. Вот пышечку бы дала, блиночка, — сказал Магомет.

— Пышечка деньги стоит, хлопчик, и блинчик — три копейки штука, пять — пара.

— Вот они, вот! — закричал буфетчик. — Свисти!

Хмурый парень с красной повязкой лениво засвистел в свисток.

— А спроси, зачем они здесь? Кто они такие? — сказал буфетчик.

— Дяденька, а я фокусы умею, — неожиданно сообщил Магомет.

— Какие такие фокусы? — пробурчал хмурый.

— Пусть они зубы не заговаривают, принимай меры, — сказал буфетчик.

— Зубы не заговаривай, — сказал хмурый. — На понт не бери.

— Что вы, дядечка? — удивился Магомет.

Он вытащил колоду карт. Гоп! — пустил их белым крылом, вытянул из середины и показал короля пик и опять вложил в колоду.

— А теперь посмотрите у себя в шапке, дядечка, лампа-дрица-оца-ца!

Хмурый снял шапку, и Магомет достал оттуда, подняв подкладку, короля пик.

— А теперь посмотрите у себя в карманах, дядечка, ламца-дрица-оца-ца!

Хмурый вынул из правого и левого карманов короля пик.

— Вот фармазон! — удивился он и впервые за все время улыбнулся.

— Да что вы с ними цацкаетесь, — вступил в разговор мучнистый старичок с торбой. — Берите, тащите.

— Дидусь, — звонко сказал Магомет, — а я знаю, кто ты!

— Ну-тка, — улыбнулся мучнистый старичок.

— Ты спекулянт, ты сахарином спекулируешь. Смотри, у тебя в торбе сахарин.

Хмурый схватил торбу, и поднялся ералаш.

— Кавалеры меняют дам, — сказал Магомет, и мы исчезли.

И снова мы на крыше вагона.

По большим рекам проплывали пароходы, на узловых станциях звонили колокола и прощально гудели паровозы. И снова степь и степь.

В стороне от дороги появились строгие, черные, похожие на египетские пирамиды холмы.

— Магомет, ух, смотри, что это?

— Терриконы, — равнодушно сказал Магомет.

Терриконы возникали справа, и слева, и вдали на горизонте — черные, резко выделяющиеся на фоне неба, сливаясь в горную цепь.

Поезд подходит ближе, я ясно вижу, как вершину террикона лижут языки пламени и все они вместе дымятся медленным голубым, зеленым дымом.

— Пожар! — закричал я.

— Газуют, — отвечал Магомет. Теперь и он восхищенно, не отрывая глаз, наблюдал вулканическую цепь дымящихся терриконов.

— Магомет, а ты в шахте был?

— Да, был, — небрежно отвечал он.

— Ну и как?

— Темно.

Ночью беспокойно и могуче вспыхивающий свет метался по крышам вагонов. Над самой головой клубились багровые облака, поезд, весь оранжевый, словно вошел в гигантскую печь.

— Юзовка плавку дает, — сообщил Магомет.

Вдали стояли в ряд железные башни до неба, и над ними медленно, как светящийся гриб, подымалось огненное облако, будто и там, в небе, плавили металл.

Поезд бежал с грохотом, с многократно повторяющимся эхом, ночь была густо насыщена запахом угля, окалины, вечным, никогда не стихающим гулом труда. Мимо совсем близко проходили багровые острова открытых коксовых печей, проносились раскаленные белым светом окна литейных заводов.