Молодой Алданов - [25]

В контексте генезиса личности Алданова-писателя представляет интерес глава в «Толстом и Роллане», касающаяся формальных приемов русского и французского авторов. Здесь, с позиций классического литературоведения, Алдановым намечен подход к созданию нового исторического романа - тема, к которой он неоднократно обращался впоследствии, - см., например, «О романе» (1933 г.). Внимание, с каким Алданов исследует здесь формальные приемы исторической романистики, подтверждает точку зрения алдановедов, что еще до эмиграции он серьезно готовился выступить на этом поприще.

Анализируя мировоззрение Л. Толстого с позиции историзма, убежденный франкофил Алданов утверждает, что именно французским мыслителям сам Толстой отводил первое место в мировой литературе. Одним из таких мыслителей, безусловно, является Жан-Жак Руссо. Об этом говорит также и Ромен Роллан в своей книге «Жизнь Толстого» (1911 г.). Интересно, что проводя параллели между Львом Толстым и Руссо в так называемом «исповедальном жанре», демонстрирующем предельную «честность автора с самим собой», Алданов утверждает, что Лев Толстой истинной своей «исповеди» не писал, а книга, которая под этим названием включена в состав его собрания сочинений, - это публицистическая история, повествующая о мотивах отпадения писателя от официального православия.

Другим важнейшим французским мыслителем для Толстого был Блез Паскаль. Толстой переводил Паскаля, готовил его биографию для публикации в «Круге чтения». Он очень личностно, проникновенно писал о нем: «Вот Паскаль умер двести лет тому назад, а я живу с ним одной душой, - что может быть таинственнее этого?.. Вот эта мысль, которая меня переворачивает сегодня, мне так близка, точно моя! Я чувствую, как я в ней сливаюсь душой с Паскалем. Чувствую, что Паскаль жив, не умер, вот он!»[95]

Особенно интересен в «Толстом и Роллане» образ Льва Толстого «как зеркала русской революции», т. е. общественного деятеля, чья проповедь отрицания государства сыграла разрушительную роль в истории России. В книге он представлен в этом качестве достаточно ярко. Забегая вперед, отметим, что в 1920-х гг. образ Льва Толстого как разрушителя русской государственности у Алданова подвергся «смягчительной» корректировке. Это произошло по причинам сугубо политическим. Русская эмиграция и Советская Россия вели ожесточенную идеологическую борьбу за «своего» Толстого, достигшую апогея в 1928 году, когда во всем мире отмечался 100-летний юбилей со дня рождения писателя. В эмигрантском дискурсе Алданов стремился заретушировать образ Толстого-антигосударственника, христианского анархиста, о котором писал, например Бердяев в «Философии неравенства». Игнорируя по существу социальную проповедь позднего Толстого, отрицавшего культуру и государство, Алданов концентрирует внимание своего читателя на «докризисном» Толстом времен «Войны и мира». Толстой этих лет никак не мог быть обвинен в пагубном влиянии на умы русской интеллигенции, которая под воздействием его проповеди пошла в революцию.

«Толстой и Роллан» - первая книга молодого Алданова - важна для понимания истоков его литературного творчества. Обратившись в 1920 гг. к исторической беллетристике, он с успехом использовал те темы и жанры, которые столь тщательно анализировал в своем первом литературном труде. Его знаменитая тетралогия «Мыслитель» стала своего рода сложным синтезом эпизодов «Войны и мира» Толстого и исторических драм Роллана о французской революции, переосмысленных с точки зрения фактической достоверности и в контексте заявляемой им «философии случая». Однако судьба книги «Толстой и Роллан» сложилась незавидно: на литературной сцене ее, в общем и целом, «не заметили», хотя Алданов, по свидетельству Н. Суражского, и утверждал обратное, не без гордости вспоминая, что его «Толстой и Роллан» был «весьма благосклонно встречен <...> критикой и, особенно, делавшим ‘погоду’ в этой области покойным Айхенвальдом[96]. Я в глаза никогда не видал Айхенвальда и поэтому особенно ценю его отзыв. Книга моя вышла до войны.

Второй том, почти готовый в рукописи, не был сдан в печать. Я в ту пору не имел возможности заниматься литературными делами, да и цензурные условия военного времени крайне затрудняли появление в неурезанном виде книги, посвященной мысли Ромена Роллана. В 1918 году я уехал за границу. Библиотека моя, разумеется, осталась в России и там погибла; погибли с нею и мои рукописи»[97].

Никакой дискуссии в печати о «Толстом и Роллане» не было. Шла война и сугубо интеллектуальная публицистика мало кого интересовала. Ни Горький, ни Иван Бунин, ни кто-либо другой из писателей, близко знавших Льва Толстого, никак не откликнулся на появление «Толстого и Роллана». Что же касается Дмитрия Мережковского, то он явно посчитал за лучшее проигнорировать критические наскоки молодого литератора[98]. Поэтому имя «Марк Алданов» тогда на общероссийском уровне никак не прозвучало.

В дневниковой записи Веры Муромцевой-Буниной от 12/15 марта 1919 года читаем: «Алданов считает Толстого мизантропом, так же как и Ян. Ян говорил, что до сих пор Толстой не разгадан, не пришло еще время. Алданов расспрашивал о встречах Яна с Толстым. Ян передал их, они были кратки. Сильная любовь Яна к Толстому мешала ему проникнуть в его дом и стать ближе к Толстому»