Молодость Мазепы - [36]

— Кого же бы это? Тут молодых и не бывает совсем: только татарские мурзы, а то сивоусая старшина или монахи и попы.

— А помнишь, ясновельможная, того молоденького, со светлыми усиками, посла, что проездом от Бруховецкого у нас был?

— Какого? — вспыхнула слегка гетманша.

— Да вот того, что пани гетманова сама хвалила и ждала…

— А, ты, верно, говоришь про Самойловича, — протянула небрежно гетманша, усиливаясь скрыть поднимавшееся беспричинно волнение, — да, он ничего себе… Только ты ошиблась, не я ждала его, а гетман: этот посол должен был привезти какие-то интересные новости от Бруховецкого или Бруховецкому, что-то такое…

Разговор прервался. Панна принялась за работу усерднее, заметив в тоне гетманши какое-то недовольство, а гетманша мечтательно призадумалась.

Вошедшая «покоивка» нарушила воцарившуюся тишину.

— Не соизволит ли ваша ясновельможность осмотреть ковры, которые ткут для вашей гетманской милости? — обратилась она с почтительным поклоном к гетманше, — старшая коверщица не решается без вашего указания ставить кайму.

— Мне что-то не хочется, — потянулась лениво гетманша. — Поди ты, Саня, выбери что-нибудь, или стой, пусть лучше сюда принесут.

— Тут еще пришли скатерщики и ткачи, хотят сдать работу и получить новую пряжу.

— Зови всех их сюда, — заговорила веселее гетманша, заинтересовавшись сообщением покоевки, — да пусть и работу несут сюда.

Девушка вышла и через несколько минут возвратилась в сопровождении трех женщин и двух мужчин.

Вошедшие остановились у порога, низко поклонились гетманше и пожелали ей доброго здоровья.

— Спасибо, спасибо, — ответила приветливо гетманша и обратилась к пожилой женщине, повязанной намиткой. — А ну-ка, Кылыно, покажи, что ты там хочешь сделать с ковром?

— Да вот, ясновельможная, не знаю, какие обводы ему дать, какие ее мосць больше понравятся? Горпына, Хвеська! Распустите «кылым».

Девушки, державшие ковер, встряхнули его и, поднявши высоко, распустили перед гетманшей.

— Ох, лелечки, — вскрикнула с восторгом Саня, — да какой же он прелестный, да какой яркий!

— Тебе так нравится, — улыбнулась гетманша, — ну, так постой, мы тебе его в приданое дадим, ищи только жениха хорошего, справим «весилля», да повеселимся вволю!

— Эге, эге, — подтвердила старая Килина, — вот скоро минут Петровки, тогда и за «весиллячко». Пора уже, пора! Да и женихов нечего искать, сами придут, — диывчина, как зрелое яблочко.

Старики, пришедшие со скатертями и полотнами, также почтительно подтвердили это мнение.

Саня застыдилась; девчата рассмеялись; все собеседники и сама гетманша оживились. Пошли шутки и смех. Сане подбирали разных женихов. Гетманша уверяла, что мурза просит гетмана, чтобы он окрестил его и дал ему «пид зверхнисть» казацкий полк с «чорнявою» полковницей в придачу, а мурза гетману первый друг…

Саня отказывалась от мурзы, гетманша настаивала на том, что Саня не смеет отказываться от случая спасти хоть одну поганую душу.

— Да постойте, может найдется панне и лучший жених, — отозвался старый ткач, принесший гетманше на показ тонкие скатерти, — в городе говорят, что въехал сегодня полковник Богун.

— Богун?! — вскрикнула в изумлении гетманша. — Так он жив и здоров, вот уж не думала! Ведь он, говорят, после Переяславской рады совсем куда-то ушел.

— А вот теперь приехал, слышно, хочет у гетмана под булавой служить.

— Славный лыцарь, что говорить, славный на всю Украину, — покачала головой баба, — только он не такой… ни на дивчат, ни на молодиц никогда не посмотрит! Хоть самую первую «кралю» посади перед ним, а она ему все, равно, что стена.

— Что ж это, над ним заговор какой? — спросили разом и гетманша, и Саня.

— Заговор, заговор; говорят, он любил одну дивчыну, а она и скажи ему: «Поклянись ты мне, голубе мой, вот на этом святом кресте, что ты, кроме меня, никому своего сердца не отдашь». Он поклялся, а крест-то у ней не простой был, а с мощей святого угодника. Вот дивчына вскорости после того умерла, а он с тех пор никого и не может полюбить. Так ни одной женщины и не знает.

— Вот кого любопытно посмотреть! — вскрикнула с загоревшимися глазками гетманша, — неужели таки ни одной женщины не может полюбить?

— Не может, ни за что не может, — подтвердила старуха. Разговор перешел на различные случаи колдовства и заговоров. Тема была вечно новая и вечно интересная; каждый находил в своей памяти какой-нибудь изумительный случай могущественного чародейства.

— Да неужели же на него и отворота нет? — спрашивала с любопытством гетманша.

Ткачи уверяли, что нет, но баба Килина утверждала, что на всякий заговор есть свой отворот, только надо знать, как его употребить.

Тем временем гетманша с Саней рассмотрели ковер, выбрали для него кайму и пересмотрели принесенные гетманскими ткачами скатерти и полотна.

— Ну, это хорошо, — отложила гетманша в сторону готовые скатерти, — ты это, Саня, попрячь, а ты, бабо, «почастуй» их, выдай хлеба и всякой пшеницы, да тонкой пряжи на рушники, только смотрите, чтобы с червоными «перетычкамы» выткали.

— Гаразд, гаразд, ясновельможная пани! — поклонились, отступая, ткачи.

Баба со своими спутниками тоже направилась было к выходу, но, сделав несколько шагов, вдруг остановилась и, повернувшись к гетманше, произнесла живо: