Молодость Мазепы - [21]

Слова бабы взбудоражили все ее мысли. Неужели же этот хороший милый казак — пан, тот «пан», которого всегда так проклинают и дед, и запорожцы? Нет, нет, не может быть: те паны такие злые, такие страшные, а у него такие добрые глаза, такой ласковый голос! Нет, нет! — Галина подперла голову рукой и тихо задумалась.

Между тем веки больного приподнялись, взгляд его скользнул по комнате и остановился на фигуре девушки, приютившейся у окна, лицо его осветилось счастливой улыбкой; несколько минут он молча любовался ею. Обмотавши вокруг головы свои шелковистые, русые косы. Галина затянула в них две длинные ветки бледно-розовых цветов дикого шиповника. Этот нежный веночек удивительно шел к ее прозрачному личику. Во всей ее позе, в наклоне головы, в задумчиво устремленных в даль карих глазах было столько своеобразной грации и женственности, что нельзя было не залюбоваться ею. При виде ее опечаленного, задумчивого личика, Мазепа почувствовал в своей душе прилив какой-то необычайной нежности к этому прелестному ребенку.

— О чем ты задумалась, Галина? — произнес он тихо.

При звуке его голоса Галина вздрогнула и страшно смешалась.

— Я принесла тебе обед, а ты спал, — произнесла она, запинаясь, — вот я и стала ждать, когда ты проснешься.

Она взяла миску в руки и хотела было нести ее к Мазепе, но он остановил ее.

— Нет, оставь еду, успею еще, подойди ко мне так.

— Может, не нравится? Так я что-нибудь другое… сыр, сметану, «яешню», — всполошилась Галина.

— Да нет же, нет, дитя мое, все хорошо. Только подойди сюда ко мне. Галина сделала несколько шагов и опять остановилась.

— Да подойди же ближе, вот сюда, сядь здесь, подле меня, — пододвинул ей Мазепа деревянный табурет.

С трудом преодолевая охватившее ее смущение, Галина опустилась на кончик табурета и, нагнувши голову, опустила глаза.

— Отчего ты не хочешь никогда говорить со мной, разве ты боишься меня? — продолжал Мазепа, любуясь слегка зардевшимися щечками прелестной девушки, — разве я такой страшный? Ведь ты же смотрела на меня, когда я был болен, — отчего же ты теперь, сейчас уходишь… не хочешь говорить? Несколько секунд Галина молчала, тяжело переводя дыхание.

— Отчего же, голубка моя? — повторил еще тише Мазепа, не сводя с ее загоревшегося смущением личика своих обаятельных глаз.

— Так… не знаю… — промолвила, наконец, Галина, словно давясь словами.

— Да ведь ты же, как сестра, не отходила от моего изголовья?.. Когда я боролся со смертью, я видел, как твое личико склонялось надо мной!

— Ох, как же было не сидеть, — вздохнула она, как вздыхают после горьких слез дети, когда налетевшая радость внезапно утешит их горе, — ни еды… ни сна… Господи, как боялись… день ли, ночь, — все только об одном… — Ангел ты мой хранитель! — воскликнул тронутый до глубины души Мазепа.

— Ой, ой! Как же так можно? — всплеснула руками Галина, — кто же людей ангелами зовет! — Это грех. Баба говорит, что ангелы с длинными белыми крыльями Господу служат.

— Тебя не грех назвать ангелом: у тебя сердце такое же чистое, и у души твоей есть крылья.

— Ты смеешься и надо мной, и над Богом, — промолвила грустно Галина.

— Не смеюсь, моя ясочка, клянусь тебе! — вскрикнул даже Мазепа, дотронувшись до ее руки.

Галина вздрогнула от неожиданности и с испугом подняла на него свои ясные, выразительные глаза. Этот взгляд смутил почему-то Мазепу; он начал поправлять на себе рядно, стараясь укрыться им поплотней.

— Может быть, холодно? — затревожилась Галина и вскочила с табурета. — Я сейчас закрою окна.

— Нет, не нужно, не нужно. Это я так… тут даже жарко.

— Ох, когда б не захватил ветер… — остановилась в нерешительности Галина.

— Господи! Какие вы люди! И не видал таких. Совсем чужой, а они так заботятся…

— Разве чужой ты! — воскликнула девушка, открыв впервые глаза, а потом, побледнев, опустила их и прибавила подавленным голосом тихо, — да, баба говорила… значит, и мы чужие… — Она отвернулась и поникла головой.

— Что ты говоришь, дитятко? Ты рассердилась?

— Я ничего…

Голос Галины дрожал; видно было, что какое-то горькое чувство, не понятное для Мазепы, взволновало ее.

— Да что же?.. Понять не могу… Что с тобой, расскажи!

Но Галина, не отвечая на вопрос Мазепы, быстро подошла к «мысныку», взяла «кухоль» и подала его Мазепе.

— Пей, пане, мед… дид говорил, что он поднимет тебя скоро.

— Спасибо, спасибо! Только я не буду пить, если ты не скажешь.

Галина снова присела на кончик табурета; но лицо у нее было теперь печально. Мазепа отпил несколько глотков меду, поставил на пол «кухоль» и остановил задумчивый взор на этом чудном, взрослом ребенке.

IX

Галина молчала; видно было, что она хотела что-то сказать и не решалась; наконец, она спросила робко, запинаясь на каждом слове.

— Это, значит, правда, что ты пан?

Мазепа невольно улыбнулся.

— А если б и так, что ж тут такого страшного? Отчего это слово так пугает тебя?

— Паны нас не любят… они вороги наши, — произнесла она слегка дрогнувшим голосом.

— Не все, не все, Галина, — попробовал было возразить Мазепа, но Галина продолжала, не слушая его.

— Нет, паны нас ненавидят и панов все ненавидят, все!

— Почему?

— А разве можно любить волков? Дид Сыч говорит, что и он сам, и гетман Богдан, и мой батько, и дядько Богун, и все казаки шли против панов, чтоб спасти от них бедных людей, потому что они мучили всех, кровь нашу пили! Вот искалечили Нимоту и Безуха, вот и тебя привязали к коню, каторжные, клятые!