Молодость - [70]

Меринов тяжело дышал. На лбу выступил холодный пот.

Ему казалось, что он попал в «точку» и что ребята удовлетворены его ответом. И вдруг, будто что-то тяжелое свалилось ему на голову, и он, как сквозь сон, услышал:

— Меринов бузу прет. С бонбами, это которые за анархию, а монархисты, которые за царя…

Меринов покраснел и отошел в сторону.

— По-вашему выходит и на одну букву ошибиться нельзя. Повыдумывали разных слов, только мозги путают.

Бердник взглянул на часы. Половина десятого. Еще можно позаниматься два часа. В двенадцать часов очередная облава на самогонщиков.

Скрипнула дверь. Холодный ветер полыхнул в комнату. Рябой начальник милиции, расталкивая ребят, подошел к Берднику и наклонился над ухом.

— Кончай лекцию, а комсомольцев не отпускай. Сейчас накроем больше десятка самогонщиков. Есть сведения…

Начальник милиции сказал еще тише:

— Позови Меринова.

Меринов подошел и широко раскрыл глаза.

— У нас есть точные сведения, что твой дядька, Аким Петрович, гонит самогон и связан с другими самогонщиками. Надо обделать небольшое дельце. Только, смотри, провалишь — плохо будет.

Лицо Меринова покрылось красным налетом.

— Ты что меня, за провокатора считаешь? Дядька — дядькой, а за самогон душа вон!..

Пока начальник милиции, отозвав Меринова в сторону, вел с ним беседу, Бердник об’явил об окончании занятия политкружка.

— Работа кружка переносится на завтра, а сейчас никто не расходись.

Начальник милиции и Меринов скрылись за дверью.

Акима Петровича Меринова знает вся Екатериновка. До революции он скитался по селам, работал у кулаков. С приходом советской власти получил девять десятин земли, а когда отменили продразверстку и ввели продналог, урвал еще восемь десятин. На собраниях всегда говорил о своей бедности, спекулировал на прошлом. Но от прошлого Меринова не осталось и следа. Торгашеская паутина опутывала все сильнее и сильнее его сознание. Потихоньку скупал скот и занимался перепродажей по дорогой цене. А когда услышал, что можно неплохо подработать на самогонке, — купил у приятеля аппарат и на «паевых» началах, с группой односельчан, организовал у себя дома варку самогона. На чердаке припрятал в мешках запасы сахара и пшеницы. А если на общегражданском собрании стоял вопрос о борьбе с самогоноварением, Меринов тут как тут.

— «Зеленый змий» — наша гибель, — гремел голос Меринова, — он наше нутро грызет, мешает советской власти покрепче организоваться. А сколько хлеба жрет самогон?

Меринову аплодировали, а его друзья по варке самогона хихикали в кулак.

— Ну и Аким! Вот заливает!

Вот и сейчас — Меринов входит в свою просторную хату, снимает кожух и широко улыбается.

— Обвел, жинка, обормотов. На собрании прямо сказал — кто варит самогон, высылать надо.

— Закрывай дверь на засов, а то еще кто-нибудь заглянет.

На печке варился самогон. От большого чана спускалась вниз узкая оцинкованная труба, упиравшаяся круглым концом в горлышко «четверти». Из трубки в «четверть» лилась, с зеленым отливом, жидкость.

Меринов закрыл дверь. Занавесил окна грязными тряпками.

— Давай, жинка, ужинать.

Кусок сала и большой ломоть хлеба, «приправленные» чашкой самогона, были уничтожены моментально.

Меринов остановился, тяжело дыша. Жена, растопырив руки, испуганно заворочала глазами.

— Снимай все и прячь в сени…

Жена бросилась к печке.

Стук повторился настойчивее и упрямей.

— Дядька, отвори…

Меринов облегченно вздохнул. Он ясно услышал голос племянника и подождав, пока жена все убрала, открыл дверь. Вошел Павел Меринов.

— Не узнал, Аким Петрович, родню? Я к тебе на минутку… За ломтем хлеба… С утра ничего не жрал, все на собрании торчал.

В комнате слышался легкий запах самогонных паров. Павел это почувствовал.

— Может, Аким Петрович, у тебя сальце есть? А к нему неплохо и рюмашечку дернуть.

Аким Петрович насильно улыбнулся.

— Комсомольцам пить не полагается. Да и где взять-то влаги?

Жена вмешалась.

— Сам, Павка, знаешь, как теперь за самогон нахлобучку дают. А тебе, как комсомольцу, стыдно об этом говорить. Да… стыдно…

Павел усмехнулся.

— Я теперь не комсомолец. Сегодня на собрании, на глазах у всех билет порвал. Нечего мне там делать, толку никакого нет. Только и знаешь, что горло бандитам подставляешь. Износился, обтрепался, а помощи никакой.

Павел выругался:

— К чорту все!

И схватив за руку дядьку, тихо сказал:

— Решил пожить хорошо. Начну варить самогон.

Дядька подозрительно посмотрел на Павла. Жена злорадствовала.

— Что, раскусил комунию? Сколько раз я тебе говорила — выпишись оттедова. Обносился до ниточки, а теперь жрать нечего. Эх, ты!

Павел молчаливо сел на стул и закрыл лицо руками. Дядька моргал жене. Она вышла в сени и вынесла оттуда стакан самогона.

— Брось, Павла, хныкать, — сказал Меринов, — выпей лучше, а потом поговорим по душам.

Павел опустил руки и увидел налитый самогоном стакан, схватил его.

— За твое здоровье, Аким Петрович.

И опустошив полстакана, закашлял.

— У-у-у-у… Не лезет проклятая!

— Дуй все… Сейчас, Павла, вместе хлебнем.

И Меринов размашисто ринулся в сени.

Павел стоял с налитыми глазами и чувство тошноты подкатило к горлу. «Зеленый змий» тихо вползал в сознание. Становилось обидно, что приходится глотать эту гадость, но для него теперь было ясно, что дядька гонит самогон и что заявление, поданное на него в милицию, не злостная клевета, а горькая истина.