Молодая Екатерина - [127]

Для праздника Франческо Арайя написал оперу «Беллерофонт», стихотворное либретто которой создал другой итальянец — Джузеппе Бонекки. Античный сюжет был хорошо известен и не вызвал никаких подозрений. Вскоре «Беллерофонт» оказался сыгран на придворной сцене, а позднее текст либретто опубликован Академией наук. В нем даже увидели аллегорическое подтверждение законности прав Елизаветы Петровны на отеческий престол[576]. Однако следует учитывать и иной пласт ассоциаций: образ корнифского принца, лишенного короны, но с помощью богини Минервы одержавшего победу над чудовищной Химерой, намекал на Петра. Именно он обладал правом занять трон, его хотели оттеснить от наследства. В контексте недавних событий это было особенно понятно. Богиня Минерва, мудрыми советами обеспечившая торжество справедливости, — в данном случае Екатерина, ратовавшая за интересы мужа.

Позволяя себе подобные намеки, великая княгиня хотела напомнить супругу, что ее выгоды неразрывно связаны с его собственными, а политические шаги, которые она предпринимала, клонились к его пользе. Нашей героине постоянно приходилось поддерживать хрупкую иллюзию единства с мужем. Настаивать на своей необходимости ему. А он — ветреный и забывчивый — предпочитал общество Брокдорфа и Воронцовой! Таков был пафос оперы. Жаль, что великий князь ничего не понял.

«17 июня под вечер, — продолжала свой рассказ Екатерина, — Его Императорское высочество со всеми, кто был в Ораниенбауме, и со множеством зрителей, приехавших из Кронштадта и из Петербурга, отправились в сад, который нашли иллюминированным; сели за столы, и после первого блюда поднялся занавес, который скрывал главную аллею, и увидели приближающийся издалека подвижный оркестр, который везли штук двадцать быков, убранных гирляндами, и окружали столько танцоров и танцовщиц, сколько я могла найти… Когда колесница остановилась, то, игрою случая, луна очутилась как раз над колесницей, что произвело восхитительный эффект».

Сначала гости повскакали с мест и кинулись к сцене, так подействовало на них зрелище, а налюбовавшись, сели за столы и прослушали арии. После второго блюда на подмостки выскочил скоморох и пригласил собравшихся поучаствовать в «даровой лотерее». Это было второе изобретение великой княгини — если нельзя очаровать грубые души, их можно купить. С двух сторон поднялись два маленьких занавеса, открывшие изящные лавочки, где бесплатно выдавались номера для розыгрыша «фарфора, цветов, лент, вееров, гребенок, кошельков, перчаток темляков» и других безделушек. Никто не ушел без подарка. «Когда лавки были опустошены, мы пошли есть сладкое, после чего стали танцевать до шести часов утра».

Праздник напоминал волшебную сказку. Его описание поместили в «Санкт-Петербургских ведомостях»: «Среди военных беспокойств, подающих человеческому роду повод к печальным размышлениям, позвольте мне теперь писать Вам об одних токмо увеселениях… кажется, будто бы оне для всегдашнего своего пребывания избрали Ораниенбаум»[577]. В газете, естественно, говорилось, что торжество давала «государыня великая княгиня» для «светлейшего ея супруга», но более Екатерина, потратившая за один день половину своего годового содержания, ни словом упомянута не была. Официально о нашей героине старались говорить как можно меньше, она и так оставалась у всех на слуху. Ведь и праздник затевался специально, чтобы вызвать волну похвал.

«Правда, что я ничего не пожалела: вино мое нашли чудным, ужин отличнейшим, все было на мой собственный счет, и праздник стоил мне от десяти до пятнадцати тысяч, — писала Екатерина. — …На этот раз ни какая интрига, ни злобы не выдержали перед моим праздником, и Его Императорское высочество, и все были в восхищении от него… Даже самые злые мои враги в течение нескольких дней не переставали восхвалять меня… Все хвалились моими подарками, хотя в сущности… не было ни одного дороже ста рублей, но… всем было приятно сказать: „Это у меня от ее императорского высочества, великой княгини; она сама доброта… она находила удовольствие заставлять нас танцевать, угощаться, гулять; она рассаживала тех, у кого не было места…“ Словом, в этот день у меня нашли качества, которых за мной не знали».

Кроме откровенного самолюбования, в приведенном отрывке бросается в глаза одна странность. С первых строк мемуаров Екатерина рассказывала, как старалась угождать окружающим, быть кроткой, искать общего расположения. Прошло 12 лет, и этих качеств за ней «не знали». Ее считали гордой, неуступчивой, высокомерной, слишком много воображающей о своем уме, неприветливой, даже злой. Эти обвинения кинет в лицо невестке Елизавета Петровна после ареста Бестужева и подтвердит в присутствии тетки муж. Еще в 1757 г. Екатерину видели не такой, как привыкли видеть позднее.

Устроив блестящее увеселение и пожав сноп похвал, наша героиня могла ненадолго вздохнуть спокойнее. Казалось, видимость добрых отношений с мужем достигнута. Небольшая обмолвка в тексте позволяет понять, зачем, в сущности, понадобился такой расточительный способ наведения мостов. «Утром 17 я поехала в кабриолете, чтобы посмотреть приготовления», — вспоминала Екатерина. Когда она пожелала выйти из экипаж и встала на подножку, лошадь тронулась. Великая княгиня упала на землю, разбила колени и ударилась ладонями. «Я была уже на четвертом или на пятом месяце беременности; но я и виду не показала и осталась последней на празднике, занимаясь гостями»