Молния Баязида - [6]

Раничев наконец решился.

– Все бы хорошо, Геннадий Викторович, – осторожно произнес он. – Да ведь, вы, наверное, уже знаете, неприятность с нами произошла… документы украли… теперь пока восстановим…

– Ну вот, – лицо начальника лагеря озарилось вдруг лукавой улыбкой. – А вы говорите – Гагры… Куда ж вам без документов?

– Да будем, как и раньше, в деревне…

– Зачем – в деревне? Я ж вам говорю – давайте ко мне.

– Без документов?

Начальник махнул рукой:

– Вы только согласитесь, а уж я придумаю что-нибудь. Тем более – вас сам товарищ Рябчиков знает. В конце концов, оформлю вас на документы тестя, а жену вашу – как тещу.

– Смелый вы человек, Геннадий Викторович!

– А, пустое… Я ж на Четвертом Украинском, командиром саперного батальона… Чего мне теперь-то бояться? Вы сами-то воевали?

Раничев хмуро кивнул – еще бы. Только этим, можно сказать, и занимался в последнее время.

– Вот! Я почему-то так и подумал, что вы тоже фронтовик, глаз наметан. Где служили?

– Полковая разведка… Больше ничего не скажу.

– А, понятно, понятно, не маленький, – товарищ Артемьев потер руки и поставил вопрос ребром: – Ну, соглашаетесь?

– А куда от вас денешься?

– Ну, вот и славно! – от избытка чувств начальник лагеря едва не поперхнулся компотом. – Жить будете недалеко, во флигеле, мы его меж собой называем по-английски – «коттэдж». Там все наши, кроме вожатых, естественно, – те в бараках, вместе с отрядами. Вечером у нас машина в город пойдет, съездите, переоденетесь да личные вещи захватите. Ну, идемте, покажу ваши владения.

Громко поблагодарив поваров, товарищ Артемьев галантно пропустил в двери Евдоксю, обернулся:

– Красивая у вас жена, Иван Петрович! Кстати, у нас через три дня аванс… Как раз и получите.

Лагерь назывался «Юный химик» и принадлежал Угрюмовскому лесхимзаводу, называемому его работниками просто – «хим-дым». Небольшой – пять пионерских отрядов, десять вожатых, обслуга – медсестра Глафира, сестра-хозяйка, повара, сторож, бухгалтер – и начальник с замом, старшим воспитателем Виленом Александровичем Ипполитовым. Теперь вот к ним прибавились еще двое «худруков», призванных поднять на невиданную высоту лагерную самодеятельность.

Флигель – или «коттэдж» – располагался сразу за территорией лагеря, у забора, невдалеке от главных ворот с пионерским постом в беседке. Второй этаж – мезонин – занимали две комнаты – в одной жил Вилен, в другой теперь – Иван с Евдокией. Внизу проживали все остальные, кроме начальника – тот и ночевал в кабинете. Комната «худруков» – два метра на три, из мебели две койки и тумбочка – прямо скажем, не радовала. Впрочем, не до жиру.

– Ну вот, – Раничев опустился на застеленную серо-голубым казенным одеялом койку. – Пока поживем здесь.

– Здесь? – похоже, боярышня была шокирована непритязательностью уюта. Впрочем, она тут же улыбнулась, – Думаю, ты вскоре наймешься к какому-нибудь местному князю, и он подарит тебе несколько деревень. Да, так и будет, всенепременно. А пока, что ж, поживем и тут. Какая странная у вас одежда… Рубаха почти что прозрачная, сарафан короткий – как будто и нет его.

– Это не сарафан – юбка, – Иван притянул к себе девушку и поцеловал, быстро расстегивая блузку. Обнажив грудь, погладил рукою.

– Какой яркий светильник, – прикрыв глаза, прошептала Евдокся. – Лучше б его совсем притушить…

Иван быстро выключил свет. Скрипнула койка…

Начальник не обманул и в самом деле оформил все, как надо, и выплатил аванс через три дня. Раничев съездил в город, купив на толкучке вполне приличный костюм – только прожженный на локте и лацканах, в лавке кооперации же приобрел черные полуботинки ленинградской фабрики «Скороход», на Евдоксю же подходящей обуви не было, да Иван и не стал показываться на центральных улицах – вдруг милиция? А документов-то – нет! К музею подошел – тот, к сожалению, был закрыт. Решив побаловать боярышню после получки, вернулся в лагерь той же машиной, вбежал по крутой лестнице в комнату… Евдокси не было. А ведь договаривались, что она никуда не пойдет одна. Однако, нет девушки… И где ж она может быть? Пошла на реку искупаться?

Выбежав из флигеля, Иван бросился было к реке… И встретил по пути начальника в окружении смеющихся ребят.

– А вот и Иван Петрович вернулся, – улыбнулся тот. – А я супружницу вашу приспособил с девчонками песни учить. Ух, как она поет, – прямо сокровище! А вы даже и словом про то не обмолвились. Как в городе? Цела ваша квартира?

– Да цела, – шагая рядом, кивнул головой Раничев. – Так где, вы говорите, Евдокия?

– Да на поляне, за линейкой. В клубе ей не понравилось – темно, говорит, сыро… Во, слышите, поют?

Иван прислушался: да, где-то голосили, и довольно стройно.

– Молодцы, – довольно улыбнулся начальник. – Да и вы, говорят, что-то уже репетировали.

– Репетировали, – согласился Раничев. – Так, пару песен. У вас же, оказывается и инструменты есть. Баян, мандолина, контрабас…

– Так вы на всем играть можете?!

– Ну, положим не на всем… Но на этих могу.

– И к родительскому дню, конечно….

– Конечно, – приложив руку к сердцу, заверил Иван. – Всенепременно.

Евдокся, раскрасневшаяся, с распущенными по плечам волосами задорно размахивала руками. Перед ней, прямо на траве, сидело с десяток девчонок в пионерских галстуках и пилотках, все самозабвенно пели: