Молнии Великого Се - [17]

Поскольку свои раны Камень уже давно осмотрел и нашел совершенно не заслуживающими внимания царевны, он занялся приготовлением завтрака. Не без удовлетворения отмечая, что отведать свежей табурлычины выпало отнюдь не наемникам, он негромко напевал одну из любимых песен своего рода о том, как, повинуясь воле Великого Се, от вершины Могучего утеса откололся камень, превратившийся в человека. В последние годы его все больше занимало содержавшееся в песне пророчество о судьбе последнего в роду:

«От камня родившийся, в камень вернется,

Лишь сила иссякнет и род оборвется».

В какой-то момент Могучий Утес заметил, что у него появились слушатели. Царевна и Ветерок, прервав свои дела, стояли неподалеку с видом охотников, которые опасаются неловким движением или громким вздохом спугнуть редкую, желанную дичь. Камень ничуть не удивился. Во время недавнего путешествия дочь царя Афру показала себя любительницей старых сольсуранских песен, да и молодой Ураган всегда был не прочь послушать старика.

— Ты обратила внимание? — на языке вестников прошептал Ветерок на ушко возлюбленной. — Тонический стих, двенадцатисложник, вычисляется по формуле 4.2.4, в строфе два стиха.

«Странные вещи иногда говорят вестники, — подумал Камень. — И придет же такое в голову — слоги в песнях считать! Да если бы знатоки предания и песнетворцы занимались подобной ерундой, то разве сумели бы они сохранить в веках мудрость Великого Се, разве донесли бы историю Сольсуранских народов до далеких потомков?» Впрочем, дочери царя Афру и ее жениху он готов был простить и не такое чудачество.

Девушка глянула на возлюбленного с удивлением, смешанным с восхищением:

— Ты хочешь сказать… — начала она.

— Что продолжаю заниматься научной деятельностью, разрабатывая гипотезу, которая, как все полагают, никогда не выдвигалась, — невесело усмехнулся Ветерок. — За время моего пребывания здесь я накопил достаточно свежего материала, подтверждающего ее состоятельность, что бы там ни говорили Глеб и другие чистоплюи, не желающие мараться, вступая в общение с «подлым предателем» и «сумасшедшим психом».

— А как же роды Огня, Козергов, Косуляк, Могучего Утеса, наконец?! — в глазах девушки загорелся интерес. — Если следовать твоей логике, то силлабический стих народа Огня и Могучего Утеса должен строиться по формуле 1+11 и 2+10, а у Козергов и Косуляк 10+2 и 11+1, а это, знаешь ли, выглядит не очень правдоподобно!

— В этих родах нет песен, сложенных силлабическим стихом! — с видом некоего превосходства отозвался Ветерок. — Попробуй записать еще что-нибудь от нашего друга Могучего Утеса, сама убедишься! Более того, у Косуляк песенная строфа состоит из двенадцати неповторяющихся строк, очень прихотливых и изысканных, как сами косуляки.

— Но я исследовала храмовые свитки! — воскликнула девушка. — Ни одна из предложенных тобой комбинаций не подходит!

— В Предании говорится, что потаенная часть, известная прежде хранителям, была отдана Сольсуранским родам, — возразил ей Ветерок, — а среди жителей травяного леса храмовые знаки доступны единицам.

— Так где же тогда ты предлагаешь искать?

— Пока не знаю, — развел руками воин. — И живу надеждой, что наши «друзья» змееносцы, которые, кажется, тоже позабыли, чего от меня добивались, не разгадают эту тайну раньше.

Он принес свою седельную сумку и достал оттуда сваренный по особому рецепту, известному только в Гнезде Ветров, зенебочий сыр и фляжку отменного меда — свою лепту к трапезе.

Разговор за завтраком касался недавней битвы и, в частности, того небывалого мастерства, которое показал в поединке княжич Синеглаз.

— Из нынешних обитателей дворца мой господин — самый искусный! — не без гордости сообщил Обглодыш, еще недавно ругавший княжича на все лады. — Воин тьмы, которого князь Ниак своим черным колдовством иногда призывает во дворец, обучает его всем известным темным Духам приемам.

— Когда это князь Ниак успел поднатореть в черном колдовстве? — скептически пробурчал Камень, запивая медом попавшийся ему жилистый кусок. — Да он в былые времена кроме сборщиков податей и сундуков с серебряными кольцами ничего не замечал.

— Замечать-то он, может, и не замечал, а паутину заговора сплел отменно! — задумчиво бросил Ветерок, отламывая лепешку (рассаженная Синеглазом губа мешала ему спокойно кусать).

Задуматься в самом деле стоило. Слова мальчишки насчет воина тьмы отчасти подтверждали предположение Ветерка о том, что таинственный темный Альянс из надзвездных краев давно раскинул свою паутину на сольсуранской земле, ибо кто еще, кроме поклонников темных духов, решился бы обратить оружие против вестников Великого Се.

Царевна поняла мысль возлюбленного:

— Я постараюсь довести до сведения людей из Совета, что о нынешних правителях Сольсурана мы знаем меньше, чем стоит знать, — пообещала она.

Ветерок взял еще один кусок мяса и повернулся к Обглодышу:

— Скажи, а ты видел этого посланника тьмы, который учил твоего господина?

— Только издали, — покачал головой тот. — Он всегда приходил под покровом ночи и кутался в плащ, сотканный из полночных теней. Но я слышал боевые возгласы и звон оружия, а с утра в зале, в которой они упражнялись, находил обломки травяных копий, куски сбитой штукатурки и видел вмятины, которые их ноги оставляли на стенах залы и каменных плитах пола.