Молчание в октябре - [84]

9

Астрид провела в Порту всего одну ночь, а затем продолжила путь на юг. Судя по выписке из банка, она снова использовала кредитную карточку на бензоколонке перед Авейру, а затем позже позавтракала в Коимбре. В тот же вечер она поселилась в отеле в Лиссабоне, где мы прожили неделю в Граса, с видом на город и реку. Это было осенью семь лет назад, когда я вернулся домой из Нью-Йорка во второй раз так, словно бы ничего не случилось. Перед тем как покинуть Порту, она, возможно, выехала на Матозиньюш, к пустынному пляжу с нефтяными цистернами и закрытыми обветшалыми бараками, с кафе и кабинками для переодевания. Может быть, она пошла туда, куда мы когда-то шли вместе в ветреную погоду, вдыхая запах соли и водорослей, к прибою, который бился о берег с оглушительными всплесками, желтый от вихрящегося песка. Быть может, в тот день также было мглисто, и из-за тумана она не могла видеть горизонта, а видела лишь тусклый, тревожный блеск волн, которые отливали медью вдали, там, где море и туман сливались воедино. Я предложил это еще в машине, когда она встретила меня в аэропорту Каструп. Сказал, что хочу, чтобы мы отправились в Португалию, вдвоем, только она и я. Я не знаю, почему предложил именно Португалию, возможно, потому, что мы раньше там никогда не бывали. Эта идея пришла мне в голову еще в самолете, когда я рассеянно листал журнал авиакомпании и рассматривал карту мира с двумя полушариями, обрезанными и сложенными, точно крылья бабочки, точно два разделенных мира, связанные лишь маршрутами авиакомпании, обозначенными красными линиями, которые пересекали друг друга, расходясь от узловых пунктов в больших городах. Я поместил палец на Нью-Йорке, перед Кони-Айлендом, и провел прямую линию через Атлантический океан между сороковым и сорок первым градусом северной широты и достиг побережья у Порту. Год был напряженным, сказал я, с моей книгой и прочим, так что нам с ней надо немного побыть одним. Быть может, мы уговорим мою мать переехать на это время к нам, а когда она будет по вечерам в театре, то Симон уже достаточно взрослый мальчик, чтобы позаботиться о Розе. Астрид улыбнулась с некоторым удивлением, ведя машину и следя за транспортом. Почему бы и нет?

В самолете, когда мы летели сквозь пустыню потемневшего неба, мной овладела усталость, и я подивился самому себе. Как это все могло случиться? Как я мог отдать свою жизнь в длинные узкие руки, можно сказать, совершенно незнакомой женщины и предоставить ей распоряжаться ею? Может быть, все-таки Элизабет явилась лишь предлогом, толчком? Быть может, я уже годами, сам не догадываясь об этом, постепенно отдалялся от Астрид? Я снова вспомнил разговор с моей матерью в тот день, когда мы гуляли сперва по пляжу, а потом в лесочке с изогнутыми сосенками. Быть может, она была права, и может, мне следовало обдумать свои не имевшие ответа вопросы на кожаном диване с обивкой коньячного цвета в снятой чужой квартире с темным кафелем в ванной? Но от этого ни Астрид, ни я не стали бы счастливее, сказал я себе. Может, и вправду мысль об этом так расстроила меня именно из-за этих темных кафельных плиток? Перспектива стать этаким неутешным одиночкой, который разогревает остывшие готовые блюда в микроволновой печи, принадлежащей другому, и потерянно смотрит в окно на дождливую улицу? Его бездомность, его одиночество в череде дней, заполненных пустыми заботами? Но будем ли мы счастливее, если станем продолжать нашу совместную жизнь? И я снова вспомнил вопрос, который Инес задала мне несколько лет назад, когда мы сидели в кафе на площади Альма. Она спросила, счастлив ли я с Астрид. С тех пор вопрос этот маячил где-то на заднем плане, а дни между тем шли своим чередом. Он сопровождал меня, словно луна сопровождает на пути человека, едущего ночью в машине, и как бы быстро он ни ехал, ее бледный рябоватый лик движется в боковом стекле, позади мелькающих мимо придорожных деревьев. Это был тот бесцветный, без всяких нюансов вопрос о счастье, который заставил меня поверить, что пришло время бежать от всего и всех.

Но кто задал его? Разве Элизабет, в сущности говоря, не была заместительницей Инес как раз в тот момент, когда я готов был поставить под вопрос всю мою сознательную жизнь? Не была ли Элизабет запоздалым орудием мести за мое давнее, юношеское, уже заплесневелое и дурно пахнущее поражение? А может, на самом деле я назначил Астрид на роль Инес, чтобы было кому мстить? Был ли он моим истинным «я», тот несчастный молодой человек, который стоял у окна и смотрел, как Инес исчезает в метельной круговерти однажды вечером, давным-давно? Быть может, я уже никогда больше не стал самим собой, после того как его предал и впервые взял в свои ладони лицо Астрид? Или это была моя величайшая иллюзия, когда я думал, что именно он представляет мое изначальное, неиспорченное «я»? И не был ли я в таком случае всего лишь отголоском тех мимолетных искаженных теней, которые возникали в глубине загадочных взглядов самых разных женщин? Может быть, я был всего лишь их изменчивым перевоплощением? Может быть, просто моя усталость, а может быть, тряска над Атлантическим океаном вызвали у меня головокружение и ощущение того, что все мои мысли также были многочисленными масками, которые спадали, одна за другой, во вращающихся спиралях там, во тьме, над Лабрадорским проливом, и я никогда не пробьюсь сквозь все наслоения самообмана и разъяснений?