Молчание отца - [6]

Следом, тяжело дыша, забрался отец, положил ладони на выщербленный пластик руля, взглянул на сына с заранее торжествующей улыбкой:

– Ну что, поехали? Сейчас они узнают, где Керосин, а где простая вода!..

Старик-судья в начищенных до блеска хромовых сапогах вышел на стерню, сделал отмашку флагом: старт!

Моторы взревели, тракторы дергались, плуги вспарывали зелень молодых сорняков.

Появились грачи, запрыгали вдоль свежих грядок, шустро заработали клювами.

Отец на старте замешкался: двигатель сначала не хотел запускаться, потом взревел, под кабиной задребезжало, зазвенело – того и гляди, полетят во все стороны шестерни. А скорость никак не хотела включаться, скрежетала, как оглашенная, зеваки даже попятились от кромки поля.

– Да ехай ты, мать твою!.. – выругался отец.

“Кировец” привычно дернулся, заворочался, словно старый конь, приговоренный “на колбасу” и желающий доказать, что он еще хоть куда, рванул вперед, будто подстегнутый кнутом, утробно заурчал.

Дым выхлопной трубы лез в кабину, щипал глаза – у Мити даже слезы навернулись. Отец до отказа давил на газ, выжимая лошадиные силы.

Над капотом клубился нагретый воздух, окружающая природа качалась в такт с машиной. Сквозь струи горячего газа, как через линзу, был виден удлиненный старик-судья, с важным видом парящий над землей, будто джинн из восточной сказки. Казалось, не отец управляет машиной, но она сама из последних сил сражается за первое место.

– Иди же ты, скотина, ровнее… – Отец резко вращал туда-сюда руль. В этот момент он побледнел, но смотрел на поле уверенно, даже чуть насмешливо. Удовлетворенно крякнул – трактор встал в борозду с нужной точностью.

Митя оглянулся – поле радовалось плугу, провисая лощинами, подставляясь бугорками в цветах раннего лета. Сколько еще бурьянных полей надо вспахать таким вот стареньким надорванным “Кировцам”, чтобы вновь, как поется в песне, заколосились хлеба! Заброшенные гектары ждут пахарей, опомнившихся трезвых отцов, берущихся за работу с затаенной радостью.

Все удивительные месяцы своей фантастической трезвости отец почти не был дома: поле, трактор, мастерская, раз в неделю баня с парной, откуда приходил с покрасневшим усталым лицом, хранившим выражение внезапно обретенного одиночества. Он пополнел, постарел, в движениях появилась замедленность.

…Первыми допахали загонку, подняли плуг, отец заглушил мотор.

Митя прыгнул из кабины на землю, показавшуюся вдруг твердой, несмотря на буйство травы, словно за сорок минут совсем отвык от земли – жесткой, как поверхность чужой планеты.

Отец обеими руками срывал прошлогодний бурьян, прицепившийся к плугу. Подошел Батрак, держа под мышкой пачку нерозданных прокламаций, допил заграничный напиток, с сожалением выбросил пластиковую бутылку.

На активисте чистые спецовочные брюки с отпечатавшимися следами кроватной сетки – таким способом он их разглаживал. На ногах кем-то подаренные зеленые штиблеты детского размера с металлическими поржавевшими пряжками.

Эти штиблеты странным образом напоминали о прежней стране, об огромном Советском Союзе. От той страны остались старые “Кировцы”, стертые поржавевшие плуги и непонятные типы, вроде Батрака, обутые в разношенную обувь и рассуждающие о политике. А еще остались отцы, уцелевшие пахари с затаенно-угрюмыми взглядами. Люди-загадки, сельские роботы, в которых, по словам Профессора, заключен никем не понятый “смысл труда”.

Появился Тарас Перфилыч – веселый, чуток выпивши, пыхтит задиристо, словно молодой. Белая капроновая шляпа сдвинулась назад и чуть набекрень, седые волосы полощет ветерок.

– Чего вынюхиваешь? – Председатель грозно уставился на Батрака. -

Опять, небось, высмеешь нас всех в своей областной партийной газетке: дескать, сельские чиновники вновь ввели “социалистическое соревнование” среди механизаторов?..

И, забыв о Батраке, начал расспрашивать отца про установку плуга: молодец! сорняки все повалил, земля на загонке сплошь черная! Как сумел?

Отец что-то объяснял своим глухим голосом, смущенно покашливал в кулак – показывал жестами.

Тарас Перфилыч пыхтел, покачиваясь крупным телом, внимательно смотрел, удовлетворенно кивая головой, придерживая на ветру капроновую шляпу. То ли шляпа была велика, то ли голова старого председателя уменьшилась в размерах.

– Ты должен сегодня получить первое место! – воскликнул, побагровев,

Тарас Перфилыч, гневно округлил глаза. В зрачках его полыхнули всегдашние председательские молнии, от которых хотелось отойти в сторону. – Зря, что ли, я велел зарезать корову, продать мясо, а на деньги купить солярки для твоего трактора? Попробуй только не занять мне первого места… Да что тут пробовать – ты уже сделал свое дело!

И он еще раз оглядел черную, будто смола, свежевспаханную загонку, в потускневших глазах старого человека блеснула какая-то детская радость. Пухлые пальцы, сложенные на круглом животе, шевелились сами собой, словно делали ритуальные начальственные жесты. Председатель взглянул на горизонт так, словно впервые видел вспаханную землю, и даже облизнулся, думая в этот момент неизвестно о чем.

СИМВОЛ

Над кабиной трактора поник флажок передовика, врученный отцу когда-то давным-давно, истрепанный ветрами и дождями. Отцовский трактор – единственный в районе, над кабиной которого уцелел и продолжал гордо развеваться, назло всем непогодам, маленький флажок, потерявший свой торжественный красный цвет, сделавшись для всех забавной тряпицей. Для всех, кроме отца.