Молчание леди - [27]

На это Прыщавый сказал:

— Я уже не хочу туда, Белла, и никто не знает… — Он повернулся и, глядя на Джо, спросил: — А ты? Я имею в виду, что может возникнуть необходимость отправить кого-нибудь за доктором или за чем-нибудь нужным.

— Да, ты прав, — отозвался Джо. — Да ты прав, Прыщавый.

Фигура на постели беспокойно пошевелилась, и Белла начала выталкивать парней, приговаривая:

— Вам понятно? Она уже все прекрасно слышит. Она не хочет видеть никаких мужчин, совсем никаких. О, как бы мне хотелось узнать причину всего этого! Ну все, уходите отсюда.

— Мы подумаем над этим, — сказал Джо. — Но прежде чем мы уйдем, я лучше посильнее разожгу огонь. — Он взял лежавшие возле камина старые щипцы и один за другим переложил округлые куски угля из коробки в затухающий огонь, заполняя всю решетку. Затем он наполнил коробку углем из мешка и отряхнул руки одна о другую, заключив: — Вот так, Белла.

Когда оба мужчины поднялись по лестнице, Белла, опустившись на колени возле матраса, сунула руку под одеяло и нашла руку Рини. Нежно поглаживая ее, она спросила:

— Как ты теперь себя чувствуешь, девочка?

Девушка отвернулась от нее, а когда через мгновение Белла осторожно повернула ее лицом к себе, то увидела, что Рини молча плачет — по ее лицу текли слезы. Она пробормотала:

— О, моя девочка! Не надо! — Белла порылась в своем кармане, проверяя нет ли там платка, и. не найдя его, вы-терла слезы Рини уголком своего фартука, а потом ласково сказала: — Ничего не бойся, моя милая. Здесь никто тебя не обидит. Те два парня, которые только что ушли, не допустят этого. И не надо никуда ходить, разве только во двор, это меня вполне устраивает. Я не собираюсь на тебя давить, девочка. Ну же! Не надо так расстраиваться.

Рини хватала воздух ртом, широко его открывая, а потом, заикаясь, выдавила из себя одно слово:

— Простите.

— О, девочка, тебе не за что извиняться. У тебя было что-то вроде… — Она замолчала. Как ей назвать это? Не ночной кошмар… да и на припадок это не очень похоже. — Что-то вроде небольшого приступа.

Рини ухватилась за ее пухленькую руку, а Белла положила свою ладонь сверху и, похлопывая, приговаривала:

— Когда я еще была девушкой, у меня часто случались приступы. Я никогда не рассказывала тебе, как я сюда попала? Знаешь, в этой жизни у каждого своя беда. Очень мало людей обходятся без горестей, а со мной беда случилась очень рано. Бог мой, уж это точно! — Она замолчала, говоря себе, что продолжать не стоит.

Затем она вспомнила поговорку старого Хэма: «Если вы хотите, чтобы люди прекратили рассказывать вам о своих бедах, расскажите им о своих. Это быстро заставит их замолчать». Что ж, ее беды не заставят молчать это несчастное существо больше, чем уже есть, но они, тем не менее, могут отвлечь ее от грустных мыслей. Поэтому она заговорила:

— Я пришла сюда из Ливерпуля, знаешь ли. Мне было тринадцать, и мне не удалось уйти оттуда раньше, а жизнь у меня была адская. И мне вовсе необязательно было попадать в эту часть Лондона, чтобы узнать мужчин. О нет. Я хорошо узнала их еще у себя дома, если можно его таковым считать. Она, моя мать, света божьего не видела. А мой отец, к несчастью, пропивал заработанное в барах. У нас было три комнаты, настолько маленькие и тесные, что туда и кошка не протиснулась бы. И сколько я себя помню, мне приходилось спать на одной кровати с братьями. В каком месте кровати лежать, для меня не имело значения. Я предпочитала спать под ней Бог знает сколько времени, чтобы не попадаться братьям на глаза. Они все были старше меня. И постепенно они исчезли, один за другим. Остались только я и родители. Я старалась посещать школу как можно чаще. Я ходила туда достаточно долго, чтобы научиться читать. Это было в те дни, когда она не посылала меня в ломбард и не заставляла прибирать в доме, который был похож на свинарник. Она была моей матерью, но она также была грязной стервой. Грязной ленивой стервой.

«Возлюби мать и отца своего» — так говорится в Книге книг. Если я и ненавидела кого-то в моей жизни, так этих двоих, особенно его. Потому что потом, когда парни покинули дом, он начал приставать ко мне. А она не препятствовала ему. Тогда я уже спала на кровати одна. Однажды вечером он пришел ко мне и снова начал приставать. Он был здоровым мужиком, но у меня был свой способ защиты. Я применяла его к парням и, видит Бог, я воспользовалась им и в ту ночь! У меня был резак, ну, знаешь, такие резаки используют для ковров или при резке кожаных материалов. Он слегка изогнут на конце. Я оставила на папаше метку, залечить которую можно только за несколько месяцев, если вообще возможно. И я сбежала из того дома в чем была. Спала в одежде. Мне удалось прихватить свое пальто, свое старое пальто. И это все, что у меня было, когда я покинула Ливерпуль около часа ночи. Было начало марта, и стояла холодная погода.

Она замолчала и заглянула в блеклые глаза, внимательно смотревшие на нее, а затем спросила:

— Я не слишком много говорю, девочка? — Когда в ответ последовало легкое движение головы, означающее «нет», она продолжила: — Ну, тогда ладно. Даже не хочу рассказывать о том, как я попала в Лондон. Я только помню, что ночевала в каких-то амбарах и до смерти напугала нескольких кур. Поверь мне, я теперь просто видеть не могу сырые яйца. В дороге меня дважды подвозили. И каждый раз мне приходилось демонстрировать мой маленький кинжал, и… — Она снова рассмеялась. — Когда один из них пригрозил высадить меня в темноте посреди дороги, я объяснила ему, что я с ним сделаю до этого, и сказала, чтобы он ехал дальше. — Теперь она захихикала и продолжила: — И знаешь, Рини, так он и сделал. Он послушался. Хотя я была небольшого росточка и мне было всего тринадцать, я выглядела старше. Что ж, скажу тебе, девочка, я приобрела опыт, который и сделал меня такой. Я потеряла счет дням, пока добиралась до большого города, а также, — мрачно добавила она, — мужчинам, которые хотели быть добрыми ко мне. — Она говорила медленно и тихо. — Я выросла среди пьянок и скандалов, а все вокруг меня жили своим умом. И вот настало время использовать свой. Но сейчас, оглядываясь назад, я понимаю, что, скорее всего, выглядела, как растерявшаяся школьница. Только мое лицо было не детским. Оно было взрослым. Оно уже тогда было взрослым и никогда не менялось. — Ее улыбка стала шире. — Но я должна рассказать тебе о том, как я попала в этот дом, и о торговле овощами и фруктами, а также о Хэмише Макинтайре. Я познала жизнь под открытым небом и существование день за днем на испорченных овощах и фруктах и на том, что мне удавалось найти в мусорных баках, которые стоят возле гостиниц. Но, чтобы добраться до баков у больших отелей, приходилось прокладывать себе дорогу, потому что там, как обычно выражаются богачи, была своя клиентура. Туда надо было приходить рано утром, чтобы добыть хоть что-то стоящее, а однажды меня чуть не схватил полицейский. Я пробралась в харчевню, стащила пару пирожков и опрометью рванула к двери, практически налетев на него, и он за мной погнался. Харчевня была рядом с овощным рынком, и я бросилась туда, пробежала мимо, как я теперь знаю, Оперного театра и понеслась дальше по аллеям. Я петляла по улицам, пока не потеряла его из виду. Но, — она передернула плечами, — думаю, он отстал еще на рынке. Я была всего лишь одной из сотен детей, делающих подобное. Но тогда я этого не понимала и, убегая, петляла, потом побежала по узкой дороге; припоминаю, что с одной стороны росли кусты. Как бы то ни было, я тяжело дышала, когда увидела железные ворота, а за ними — двор, заваленный ящиками и гниющими овощами. И я сделала то же, что и ты, девочка: вошла, спрягалась в углу за какими-то ящиками и стала ждать, когда появится тот полисмен. Если бы я только знала, что можно было ждать хоть до следующей недели! Я так измучилась и перенервничала, что задремала. Мне приснилось, что кто-то пришел и стоит надо мной, потом ушел, но, когда я очнулась, рядом никого не было. Окончательно проснувшись, я огляделась. Повсюду валялись мятые овощи, небрежно собранные в кучи там и сям. Но, хотя я и была голодна и мне приходилось есть и похуже, мне не хотелось даже притрагиваться к ним, потому что меня тошнило. Меня вырвало, но в основном водой. Через некоторое время я выбралась наружу и, пройдя мимо железных ворот, увидела неподалеку мужчину, продававшего овощи в лавке, и снова бросилась наутек. Но той же ночью, не найдя подходящего ночлега, я вспомнила об этом дворе и ящиках и, когда стемнело, направилась туда. Ворота были закрыты, но не заперты, и я осторожно подняла щеколду, вошла и тихонько притворила их за собой, а потом устроилась среди ящиков.