Мокрая и ласковая - [9]

Кое-что очень ценное, но едва ли уловимое, было принесено в жертву безопасности. Большинство не заметило потери и живет так, будто ничего не случилось. Но если безногий не знает о том, что лишился ног, это не значит, что он сможет вскочить и побежать… Как назвать то, что было потеряно, – может быть, кошмаром свободы?..

Вдобавок, к своему ужасу, Стеклов обнаружил, что не может работать. Он был не в состоянии сделать ни единого мазка. Омерзительное оцепенение охватило мозг. Невидимый, но тяжелый туман лишил его способности создать хоть сколько-нибудь удовлетворительный хаос.

Он не любил слова «вдохновение». Оно казалось ему слишком претенциозным и намекающим на некую возвышенную тайну творчества. Вслед за доктором Фрейдом он считал, что творчество имеет сексуальный источник. Так же, как честолюбие. Так же, как стремление к власти. Более того, он получал подтверждение этому на протяжении всей своей сознательной жизни.

Его полотна были адресованы некоему идеальному сексуальному объекту, может быть, даже собственному двойнику, но… женского пола. Такому существу, для которого его самовыражение, как художника, было неотделимо от его самовыражения, как мужчины. Некоей самке, знавшей все его тайные и глубочайшие желания и принимавшей его – чудовище – со всей зловонной чернотой либидо…

Он подолгу просиживал перед девственными загрунтованными холстами или перед монитором «Макинтоша», позволявшего лепить, в общем-то, сносную халтуру. Пусто. Он был болезненно напряжен, что вызывало лишь биение крови в висках и спазмы век, гладивших слезящиеся глаза. Он был обеспечен до конца своих дней, тогда что же так пугало его?

Напрашивалась еще одна параллель. Наверное, так чувствует себя мужчина, когда становится импотентом. Интереса нет, жадность ушла, эрекцию негде применить (да и было бы лень), но какая-то дымка все же заволакивает внутренний горизонт, призрак страха, страх… Почему все, в конце концов, сводится к страху? Множество вещей, от самых примитивных и первобытных, пугают его и среди них одна из самых мучительных – собственная несостоятельность…

Он ждал и пытался лечить себя расслаблением. Отвлечься было невозможно – внешнее раздражало все сильнее. Кое-что действительно помогало, хотя и ненадолго. Например, преферанс у отставного прокурора. Третьим обычно был еще один сосед – известный классический музыкант, иногда втягивавший Стеклова в вязкие и бессмысленные споры о музыке. Они казались Борису немного смешными, эти старикашки, не умевшие посмотреть на себя со стороны и посмеяться над собой. Он терпел их общество до тех пор, пока они спасали его от скуки.

Несколько раз он заводил разговор о своем августовском видении – обнаженной девице на берегу. Старики косились на него как-то странно и подхихикивали над его «эротоманией». Остальные соседи были совсем уж из другого круга. Осенью знакомство с ними откладывалось, а потом Стеклову было не до того.

Декабрь выдался сырым, промозглым, температура держалась чуть выше нуля, и озеро не замерзало, превратившись в самую глубокую здешнюю лужу. Его окружали черные скрюченные пальцы деревьев. Несколько раз Борис выезжал в город, но возвращался, матерясь от усталости. В один из выходных дней он объехал старых приятелей и пригласил их к себе отпраздновать Новый Год. Согласились почти все. Это хоть как-то обрадовало – попойка обещала стать ностальгической. Единственное, чего не хватало, – какой-нибудь девки, присутствие которой позволило бы Стеклову надеяться на логический исход. Впрочем, не исключалось, что кто-нибудь из холостых друзей все же проявит инициативу…

Конец декабря несколько скрашивало ожидание Нового Года и Рождества, но и это чувство было скорее рудиментарным, заимствованным из наивного детства и неизлечимо-романтической юности. От праздников Борис уже давно ничего не ждал, кроме суеты и брани. Толстая сучка в последнее время обленилась и вряд ли захочет приготовить хоть что-нибудь. Она не хотела понимать вещей, выходящих за рамки ее убогих представлений о том, как НАДО жить. В эту категорию попадали, например, друзья Стеклова, его мазня, рок-н-ролл, стремление разнообразить секс… Но теперь ему было плевать на нее.

Самой Новогодней ночи Стеклов не любил. Уже к трем часам его начинала угнетать искусственность затеянного маскарада. Едва забрезжившее утро приносило отрезвление и сожаление о содеянных глупостях. Но до этого, особенного утра расставаний и безнадежного одиночества оставалось еще две недели.

Мартин подрос и превратился в хитрого зверя. В его походке появилась вкрадчивость, а в манерах – серьезность. Он тоже невольно участвовал в ярмарке тщеславия, опережая в скорости роста человеческих детенышей. В них перемены были незаметны, а Мартин уже перестал играть с ними. Стеклов подолгу гулял с псом, опасаясь только приближаться к берегу озера, чтобы тот не поранил себе живот и лапы. Эти бездумные прогулки были лучшим, что он запомнил в том долгом смазанном декабре.

* * *

Борис лежал в темноте под неприятным впечатлением от только что пережитого сна. В этом сне Мартин вел себя слишком по-человечески, а потом пытался звать хозяина по имени. Во всяком случае, собачье повизгивание складывалось в членораздельные жалобные звуки.