Мокко - [33]

Та боль была не сравнима с ужасом, который жил во мне теперь. Ужасом, овладевшим мной в день, когда Малькольма сбила машина. Я хотела одного – чтобы мне вернули сына. Вернули невредимого – не мертвого и не в состоянии маленького овоща, подключенного к врачебному аппарату. Верните мне моего Малькольма с его низким голосом, голубыми глазами и кроссовками сорок четвертого размера! Верните мне его вместе с его прошлым, его настоящим и будущим, которое его ждет, когда он станет подростком, который не желает убирать в своей комнате, выключать компьютер, мыться в душе, делать домашние задания. Верните мне его со всеми его недостатками, с его нахальством, его грибком на ноге, со шрамом на предплечье и пластинкой для исправления прикуса, которую мы как раз собирались заказать у дантиста. Верните мне Малькольма со всеми воспоминаниями, которые следуют за ним, как рыбки-лоцманы за акулой: двухлетний Малькольм с напряженным лицом сидит на горшке и голосом премьер-министра вещает: «Нужно ждать!»; Малькольм, снова вернувшийся из школы после двух часов дополнительных занятий в качестве наказания за то, что осмелился отпустить комментарий по поводу произношения преподавателя английского; пятилетний Малькольм, который сказал мне вскоре после смерти прадедушки: «Посмотри на небо, мама. Видишь самолет? Этот самолет – душа дедушки, помаши ему рукой!»; десятилетний Малькольм во Флориде плавает с дельфинами, схватив одного за плавник и ошалев от счастья… Верните же мне моего сына, черт возьми, чтобы я увидела, как он растет, легко перерастает мои метр семьдесят три сантиметра и достигает высот своего отца. Верните мне моего малыша, плод моего лона, невероятное и уникальное смешение франко-английского духа, смесь Эндрю и меня: удлиненное лицо Эндрю, его голубые глаза, мои брови, мой подбородок. Верните мне моего маленького франгличанина!

* * *

Однажды летом в Сен-Жюльене, пять или шесть лет назад, приехав в пятницу вечером, мы обнаружили в комнате Малькольма большое гнездо шершней. Оно располагалось у окна и было похоже на светло-желтый шар. По комнате летало несколько десятков шершней. Эндрю настоял на том, чтобы вызвать пожарных. По его мнению, с шершнями шутить не стоило. Два укуса один за другим – и человеку конец.

Приехали пожарные в костюмах, напоминавших одеяния пчеловодов, которые произвели огромное впечатление на Джорджию, тогда еще совсем маленькую. Мы вчетвером сидели в нашей с Эндрю спальне, пока они уничтожали гнездо. Это заняло около получаса. Потом мы долго рассматривали выпотрошенное гнездо в мусорном ведре. Удивительная конструкция, идеально симметричная, состоящая из расположенных по спирали тысяч ромбовидных ячеек с личинками. Семилетний Малькольм долго молчал. Из всех комнат дома шершни выбрали именно его спальню, и вот их прекрасное гнездо разрушено, часть насекомых убили, остальных прогнали. Он вдруг расплакался от гнева и печали и ничего не хотел слушать о том, какую опасность представляют собой эти насекомые.

Почему мне вдруг вспомнился именно этот день? Воспоминания, связанные с сыном, неожиданно всплывали в памяти, заставляя замирать мое сердце. Переживал ли Эндрю нечто подобное? Он об этом не рассказывал. Он закрылся в своей тайной пещерке, куда мне путь был заказан. Впрочем, у него было на это полное право. Каждый реагирует по-своему. Каждый защищается, как может. Некоторые предпочитают забыться ожиданием. Другие идут вперед на свой страх и риск. Я знала, что Эндрю выбрал ожидание. Я – действие. Грустно было только то, что я нуждалась в нем. И не способна была об этом ему сказать.

Тринадцать лет. Думает ли тринадцатилетний подросток, что его жизнь может оборваться? Нет, конечно, этого просто не может быть! Тринадцать лет – это только наметки, эскиз будущего взрослого человека. Тринадцать лет – рассвет, начало жизни. Никто не должен умирать в тринадцать лет. Об этом не может быть и речи.

Повинуясь внезапному порыву, я принялась перебирать старые бумаги. О своей ранней юности я помнила мало. Мучительный, утомительный период. Костлявые ноги, комплексы, более симпатичная сестра… Не без труда, в забытой пыльной папке я нашла фотографии своего класса, письма, документы. Вот я в возрасте Малькольма. Я никогда ему ничего этого не показывала. Теперь эта девочка на фотографии кажется мне намного симпатичнее, чем в то время, когда фото было сделано. Длинные каштановые волосы, лукавые искорки в глазах. Джинсы фирмы «MacKeen». Свитерок с аббревиатурой калифорнийского университета UCLA. Черные шведские сабо. Значок с фотографией шведского теннисиста Бьёрна Борга. Туалетная вода «Green apple». К своему удивлению, я вспомнила день, когда была сделана эта фотография нашего класса. Слева от меня – Мадлен, у нее слишком сильно накрашены глаза. Роксана и ее декольте. Антонелла и ее узкие джинсы «Levi's». Кристин и ее ультракороткая стрижка. Мы все уже тогда были маленькими женщинами. У нас за спинами, прямые как свечки, выстроились мальчики – с выступающими адамовыми яблоками и лицами, усыпанными подростковыми прыщами.

Глядя на эту фотографию с пожелтевшими краями, я поняла, что в тринадцать уже не считала себя ребенком. Я читала «Лолиту» Набокова, у меня был возлюбленный – как там его звали… ах, да, Людовик, – и я многое понимала об окружающем мире, о любви, о том, как хрупка жизнь. Открытие это потрясло меня. Выходит, Малькольм уже столько всего знает! Достаточно было посмотреть на собственный портрет в его возрасте, чтобы лучше понять его, моего сына. Возможно, он не обладает еще внутренней зрелостью, в этом девочки обычно опережают мальчишек, но уже находится на пути к взрослению, к юности – со всеми ее трудностями и переменами…