Мои Воспоминания. Часть 1 - [54]

У него было много книг, которые стоили тысячи рублей. Эти книги он унаследовал от отца, р. Ехезкеля, и от тестя, р. Хилеля, и ими был полон весь дом.

Он обычно сидел в комнате с закрытой на цепочку дверью и занимался. В комнате была маленькая дверца, которую он открывал, когда стучалась его жена раввинша. Когда приходили женщины с вопросами, раввинша выслушивала вопрос и передавала мужу через дверцу, и он решал. Когда возникал вопрос о трефном или по поводу кур[114], раввинша протягивала ему через дверь объект вопроса, а он осматривал и решал. Раввинша поэтому стала большим специалистом в этих вопросах и в большинстве случаев решала сама. Муж выслушивал её мнение и проверял, а позже уполномочил её выносить решения по самым лёгким вопросам. Она также вполне была способна выучить лист Гемары и даже считалась за учёного.

Р. Лейзер читал вместе со всеми только «крият-шма»[115] и «Шмона-эсре»[116] И даже это было для людей трудно. Приходилось долго ждать, не меньше часу. Прочие молитвы он всегда читал «для себя», и это продолжалось по два часа. Благословения продолжались у него по часу. При каждом слове он ревностно возносился взглядом к Всевышнему, вникая в смысл молитвы. Он стал большим знатоком в Вопросах и ответах[117] - и к нему обращались раввины со всего Виленского округа. У него также имелись книги с вопросами и ответами, которые нигде не купишь.

Дом его всегда был полон раввинами и учёными. Гродненские учёные любили даже поговорить о Торе с раввиншей - к нему самому было трудно подступиться. К учёным вопросам она подходила со свойственным ей здравым смыслом, а если в чём-то затруднялась, то спрашивала у него, когда никого не было.

Мою мать начали сватать с двенадцатилетнего возраста; но только дед, который понимал в людях, не мог сделать выбора. Он, наверное, искал такого жениха, чтобы отличался и в учении, и в родственных связях. А когда такой нашёлся, то не понравился бабушке. Она не хотела, чтобы у её дочери был муж шлимазл, говоря, что шлимазлник-раввин – это тоже плохо для жены и детей.

У него она имела большой авторитет: была из хорошей семьи, очень умная, и как раз благодаря ей он смог стать таким честным евреем, как ему хотелось. Она много страдала от его набожности и доброты, и если во время еды приходили в дом бедняки, он приглашал всех к столу и предлагал лучшие куски. Он говорил, что бедняк так голоден, с такой жадностью ест свой кусок хлеба, что трудно смотреть… И таким образом он мог позвать к столу десять-двенадцать бедняков. Все домашние выходили из-за стола голодными, но если ещё для нескольких бедняков не хватало, он посылал купить хлеба и булок, и из них никто не уходил голодный.

Раввинша часто плакала и жаловалась, что не может выдержать расходов, хотя и получала большую поддержку от своей раввинской семьи, где знали об их положении. Также и богачи были, которые хорошо помогали. Но всего этого было мало р. Лейзеру для его бедняков, которых он хотел поддерживать. Она с детьми почти терпели голод.

К моменту, когда посватался мой отец, дочь уже была, как тогда считалось, «старой девой»: восемнадцати лет, а может, и девятнадцати... Мать плакала, как было тогда принято, что дочь – такая взрослая, и это – в семье таких учёных. Сватовство приняли с радостью, поскольку жених понравился обеим сторонам – и раввину, и раввинше. С одним лишь недостатком: сват был простым человеком – крепким хозяином, помесячным старостой. Для них это был большой удар, ужасное пятно на семейной репутации.

Но благодаря двум обстоятельствам – дочь уже «старая дева», и брат теряет место раввина[118]– пришлось согласиться с тем, чтобы взять жениха на пробу. Р. Лейзер видел, что у жениха хорошая голова, и он может ещё стать большим учёным. Отец мой был умным мальчиком, а его отец, Арон-Лейзер, его научил, как ему держаться, приехав в Гродно к свату, и отец себя вёл, как наивный святой, не умеющий считать до двух, весь интерес которого – Тора и молитвы.

Перед поездкой в Бриск на обсуждение условий к тому времени двенадцатилетний мальчик просмотрел всю книгу «Основа и корень служения» и явился к богобоязненному свату с усталым, нахмуренным лицом, хоть был свежим, здоровым мальчиком.

Короче, он понравился – и свату р. Лейзеру, и сватье. Она увидела, что он и умён, и красив, и была уверена, что из него конечно получится хороший раввин.

Мама, воспитанная в таком благочестивом доме, в семье таких праведников и мудрецов, пришла, бедняжка, в дом, в котором не слышно было слова Торы. Между людьми, приходившими к её свёкру, не видно было ни одного раввина, ни одного учёного, ни одного праведника, одни обыкновенные евреи. А еврей, если он не раввин, не имел для неё никакой цены. Более того, она их просто за людей не считала. Только крутятся рядом евреи, и никто не учится, никто не молится – ни приличий, ни благочестия – просто садятся три раза в день за трапезу, и при этом ругаются, сплетничают, и тому подобное.

Прибавить к тому же, что мама, благословенна её память, была не слишком умна, можно себе представить, как она не подходила к нашему дому.