Мои седые кудри - [15]

— Доброе утро, командир. Слышал ночью два взрыва. Ну, подумал, отличная работа… А я себя лучше чувствую…

— Добрым это утро будет, если мы тебя поставим на ноги. Вот отдохнем, а потом сделаем тебе перевязку. А сейчас — спать!

Раненый с чувством какой-то нежности посмотрел в голубоватые глаза командира. Его сухие и потрескавшиеся губы слегка зашевелились, на ресницы набежали прозрачные капельки.

Хатагов, прикрыв глаза, старательно вытирал рукавом выступавшие на лбу крупные капли пота.

К полудню отдохнули, освежились в речке, позавтракали. Ко всем будто вернулись прежние силы — хоть сейчас снова на задание.

Один только Золотухин отказался от еды, молчал, щеки его пылали, глаза лихорадочно блестели. По всему было видно, что у него сильный жар и необходимо было срочно что-то предпринимать.

Хатагов спустился к реке, вымыл руки и протер их оставшейся самогонкой. Потом склонился над Золотухиным. Повязка и листья подорожника были в сукровице и отдавали дурным запахом загноившейся раны. Командир внимательно осмотрел рану, промыл ее и произнес:

— Буду резать! Вскрою гнойник, вытащу пулю, продезинфицирую и забинтую рану. Только так!

Это он говорил самому себе, но Золотухин и партизаны все отлично слышали. Первым откликнулся Золотухин:

— Режьте, товарищ командир, все равно помирать!

Кругом рассмеялись, а Золотухин, ободренный их смехом, спросил Хатагова:

— Как оперировать, под наркозом или без?

— Слушай, Ваня! — серьезно сказал Хатагов. — Операция пустяковая, но будет больно. Сейчас еще тебя можно спасти, но завтра — конец.

— Я же согласен, товарищ Хатагов! Рука у вас легкая. Вот увидите — глазом не поведу.

Единственный хирургический инструмент, которым располагал Хатагов, — это охотничий нож. Его-то Хатагов и наточил так, что им можно было бриться. Он все увереннее входил в роль хирурга. Засучил рукава, оглядел своих «санитаров» и дал им нужные распоряжения. Двое должны были держать больного, третьему поручили вскипятить воду в железной кружке и сделать жгуты и «бинты» из своей нижней сорочки.

«Хирург» приметил во время купанья, что у этого партизана сорочка оказалась белее, чем у других. Когда все было готово, Хатагов, ко всеобщему изумлению, положил на «операционный стол» пакет ваты, марлю, обернутую в пергамент, и поставил пузырек с йодом. Все это он извлек из-за пазухи. Чувствуя на себе удивленные взгляды партизан, он с ходу окунул кривое лезвие ножа в кружку с кипятком и приступил к операции.

— Ну, тезка, — обратился он к Золотухину, — теперь держись. Хлопцы, накладывайте жгут! Та-ак, хорошо… Держите больного покрепче!

Он легко провел лезвием ножа по ране и вскрыл нарыв. Хлынувшую кровь убирал ватой. Потом раздвинул края раны и кончиком ножа быстро извлек из нее маленький кусочек металла.

— Ну вот, главное зло удалено, — проговорил Хатагов.

Он довольно искусно обработал рану, вложил тампон, туго забинтовал ногу.

— Теперь снимайте жгут, ребята. Кажется, операция прошла удачно, — проговорил он, вытирая крупные капли пота, густо усеявшие его лоб.

— Товарищ командир, — обратился к Хатагову один из тех, кто накладывал жгут на ногу Золотухина, — можно задать вопрос?

— Вопрос всегда можно задать, — улыбнулся Хатагов, — но не всегда можно на него ответить.

— Харитон Александрович, а вам раньше приходилось оперировать?

— Да, у животных приходилось кое-что вырезать, — лукаво ответил Хатагов, — а человека режу впервые.

— Но у вас так здорово получилось, товарищ командир, будто вы настоящий хирург.

— Если к вечеру температура спадет — значит, все обошлось и наш Иван через недельку пойдет на задание.

— Спасибо, товарищ командир, — произнес осипшим голосом Золотухин. — Спасибо, Харитон Александрович. Кровь от головы отошла. Легче мне.

Он умолк, и вскоре глубокий сон безраздельно завладел раненым партизаном.

Кто-то не удержался и спросил, откуда командир достал йод и вату с марлей, Харитон Александрович улыбнулся своей широкой доброй улыбкой и ответил:

— Не такой это секрет. Зашел на станцию и попросил у дежурного.

— И он дал? — спросили в один голос несколько человек.

— Вы же видели йод и вату — значит, дал. Там, правда, два эсэсовца протестовали…

Глава четвертая КУПИЛИ СЕБЕ… ВРАЧА

Ранним утром все партизанские группы из отряда Хатагова благополучно вернулись на свою базу.

Командир выслушал рапорты боевых товарищей. Убедившись, что задания выполнены и потерь нет, отдал команду располагаться на отдых.

Под кронами ветвистых деревьев партизанам был подан завтрак — перловая каша с мясом. Проголодавшиеся люди ели с аппетитом. Многие из них без всякой меры нахваливали повара за отлично приготовленный завтрак. Правда, двое поругивали его за то, что пересолил кашу, продукт перевел. Однако добавки попросили, чем вызвали веселое оживление всех завтракавших.

Иван Плешков, как всегда, ел молча, считая разговоры о качестве пищи совершенно неуместными. Поев, он снова заговорил, в который уже раз, о проблеме номер один.

— В конце концов должны же мы постараться. Чем он виноват, что вымахал под самое небо, будто хотел макушку Казбека рукой достать.

— Ты, Иван, прав, — поддерживали его собеседники, — но где же нам разыскать такого немца или полицая, чтобы его амуниция пришлась впору Хатагову?