Мои первые сорок лет - [45]

С течением времени нью-йоркская публика становится, кажется, более подготовленной и демонстрирует настоящий интерес к опере. Теперь в зале «Мет» можно обнаружить не так уж много людей, как в прошлом, которые приходят сюда лишь для того, чтобы появиться в обществе или похвастаться на следующий день тем, что побывали в этом театре. С другой стороны, публику «Метрополитен» нетрудно обвинить в холодности, но на поведение зрителей в Нью-Йорке оказывают влияние некоторые действительно трудно разрешимые для них проблемы. Посетители оперы в Вене, например, приходят на спектакль, который начинается в 7 часов вечера и заканчивается в 10 или 10.30. Большинство людей там могут запросто добраться домой после театра за полчаса или час. В Нью-Йорке же занавес поднимается в 8 часов вечера, а опускается в 11.30 или в полночь. Зрителям остается всего 45 минут на обратную дорогу в метро. Приходится признать, что эта перспектива гораздо сильнее будоражит сознание, чем все приключения Манрико, Зигфрида и Флорестана, вместе взятые. Не меньшие волнения возникают и в том случае, когда предвкушаешь, что надо потратить не менее получаса, чтобы добыть машину из подземного гаража в Центре имени Линкольна, а потом еще целый час крутить баранку до своего Коннектикута. Поэтому не приходится удивляться, когда некоторые зрители уходят из театра перед последним актом или рвутся к дверям в конце спектакля, не аплодируя артистам. В субботние утренники, когда публике торопиться некуда, нетерпеливы рабочие сцены — им хочется, чтобы аплодисменты стихли поскорее и они могли бы быстро снять свет и очистить сцену для установки декораций к вечернему спектаклю. И все же, несмотря на эти трудности, зрители «Метрополитен» становятся день ото дня отзывчивее и пристрастнее.

График работы в «Мет» выполняется с величайшей точностью. В общем, это хорошо, но порою пунктуальность граничит с излишним бюрократизмом. Например, репетиция на сцене может быть прекращена ровно в момент ее окончания по плану, даже если руководителю постановки требуется еще каких-нибудь пять минут, чтобы закончить работу. Я понимаю, что деятельность профсоюзов крайне необходима, и симпатизирую ей, но в делах искусства нужна определенная гибкость, чтобы плоды его не приобрели черты выхолощенности и механистичности. Опасность чрезмерной точности распорядка работы присутствует также и в театрах германоязычных стран. Быть может, даже в большей степени. Что же касается «Метрополитен», то в целом атмосфера здесь сегодня благоприятна для творчества, как нигде в мире, и мне кажется, по открытости и радушию ее можно сравнить только с обстановкой в театре «Ковент-Гарден».

В миланском театре «Ла Скала», как в миниатюрной модели, собраны все характерные особенности итальянской жизни. Сводящая с ума бюрократическая бессмыслица с лихвой возмещается здесь блестящими художественными достижениями, эксцентричная междоусобица политических боев соседствует с теплотой и чистосердечностью дружеских отношений, а хаотичность планирования работы в конце концов забывается, когда видишь сам этот удивительно прекрасный театр.

Когда я в первый раз пел в «Ла Скала», его генеральным директором был еще Антонио Гирингелли, находившийся на этом посту с конца второй мировой войны. Во время его правления в театре работали Тосканини, Де Сабата, Серафин, Каллас, Тебальди, Ди

Стефано, Дель Монако и многие другие артисты, чьи имена стали сегодня легендарными. Художественным руководителем «Скала» в конце 60-х годов был Лучано Шайи, отец дирижера Риккардо Шайи. После Гирингелли театр возглавляли Паоло Грасси (с 1972 года) и Карло Мария Бадини (с 1977 года), а вслед за Шайи работали Массимо Боджанкино, Клаудио Аббадо и Франческо Сичилиани. (В начале 1983 года вместо Сичилиани был назначен Сезаре Мадзонис.) Сичилиани невероятно любил фантазировать. Сидя с вами за столом, он мог придумывать самые фантастические составы исполнителей, но если кого-либо из претендентов не оказывалось в наличии, то идея постановки целиком отбрасывалась.

Такой образ мысли вообще типичен для «Скала»: тут либо подавай все, либо ничего не надо. Конечно, в «Скала», как и во всех театрах мира, время от времени случаются плохие постановки, но идеализм представлений здесь развит до такой степени, что в других местах его посчитали бы просто сумасшествием. Может ли администрации миланского театра хоть на минуту прийти в голову мысль о том, чтобы отдать «Отелло» Карлоса Клайбера или «Симона Бокканегру», которым дирижирует Аббадо, в руки какого-либо другого маэстро, пусть даже тот имеет международное признание? Сомневаюсь. На этих постановках словно стоят «личные печати» дирижеров, их создавших, поэтому для руководителей театра передать такой спектакль другому музыканту значило бы совершить своего рода предательство. Если у театра есть великолепная постановка, то ее пытаются сохранить в неприкосновенности. Художественные руководители «Ла Скала» всегда очень внимательно подбирают дирижера и режиссера для совместной работы. Администрация скорее вообще откажется от новой постановки оперы, чем пригласит для этого двух людей с совершенно различными взглядами. Конечно, в процессе работы временами могут возникать разногласия, но сам принцип, практикуемый в «Ла Скала», очень хорош, и отчасти благодаря ему миланский театр осуществляет свою деятельность с таким большим успехом.