Мои алмазные радости и тревоги - [40]

Один из владельцев ружей хотел было наказать горностая за ночную тревогу, но мы заступились за него, не дав зверька убить. За храбрость, с которой он оборонялся от собак, горностай заслужил жизнь.

СОБАКА-БИЧ

Собаку звали Цыган. Вероятно, кличку она получила за совершенно чёрную шкуру, без единого светлого пятнышка от носа до кончика хвоста. Его мне подбросили в вертолёт геологи, когда я вылетал из разведочной партии Амакинки, стоявшей в устье речки Чомурдах на Оленьке. Сопроводив словами: «Чтоб тебе было не скучно одному, без собаки в тайге нельзя».

Я удивился, что хозяин собаки не возражал. А потом обнаружилось, что хозяина, как такового, у Цыгана нет. Это была собака-бич.

Есть такая категория собак, которая существует и кормится в геологических партиях, при буровых бригадах, у шурфовщиков. Появляются такие собаки или потому, что когда-то их бросили хозяева, или они с рождения уже ничейные. Ко всем людям в лагере геологов они вроде бы ласковы, приветливы, особенно с теми, кто их чаще других подкармливает, но всегда держатся настороже и ни к кому сердцем не привязаны. Отъезд одних, приезд других людей при пересменках они воспринимают совершенно равнодушно (как иногда у людей: была без радости любовь, разлука будет без печали), новые люди их совершенно не озадачивают: лишь бы изредка кормили или хотя бы не гнали из лагеря.

Бывает, что геологи совсем покидают участок, а ничейных собак оставляют на призвол судьбы. Тогда, сбившись в стаю, собаки рыщут по тайге в поисках нового пристанища. Иногда им удается его найти, и тогда они (после драки с местными собаками) притуляются к новому стойбищу людей. Они живут рядом с людьми, даже если их не кормят. Летом они находят пропитание в тайге: мышкуют, ловят зайчат, птенцов куропаток, даже «рыбачат» на отмелях в пересыхающих заливчиках. Но зимой судьба их плачевна. Как правило, они бывают обречены: или становятся добычей волков, или попадают в охотничьи капканы, пытаясь утащить оттуда приманку.

Такая вот собака-бич и была придана мне для охранения и для развлечения, поскольку я работал и спускался по реке один, без напарников. Чтобы было с кем поговорить в дороге. Собака хоть и неважный собеседник, но примерный слушатель, и за неимением лучшего для такой ситуации вполне подходит. В вертолётах Цыган, видимо, летал не раз, поэтому не был обеспокоен шумом моторов. При посадке быстро выскочил из двери и начал обнюхивать окрестности. А спустя некоторое время уже лаял в стороне. Надо сказать, что охотничий инстинкт или приобретенная привычка к охоте у него были. Поэтому он постоянно в тайге кого-то облаивал, и, похоже, обижался на меня, когда я не подходил к нему с ружьем. А ружья у меня не было, и в его глазах я, наверное, казался совершенным недотёпой. Дичи и мяса в нашем меню, естественно, не имелось.

Зато рыбы было невпроворот! На реке шел нерест сига, и в драную нашу сетёнку, закинутую почти что вдоль берега (одному трудно ставить сеть, собака тут не помощник), набивалось за сутки до полусотни крупных сигов и ленков. Я варил Цыгану леночьи головы, еду, как известно, и для людей деликатесную. Первое время он просто обжирался: ел, ел, потом задремывал на время около кучки голов, потом опять ел, уже без жадности, явно насилуя себя.

Любопытно, что как бы ни был он сыт, но если предоставлялась возможность стянуть что-нибудь из еды с моего стола в палатке, то он не стеснялся, хоть и понимал, что неладно делает. Стибрил у меня кусок колбасы, который я не успел спрятать. Воровские наклонности у него были развиты не в пример воспитанной собаке. Но я на него не обижался, поскольку понимал, что не от хорошей жизни он заимел воровские привычки. Не раз, наверное, ему приходилось красть, чтобы не остаться голодным.

Через несколько дней, закончив работу, я свернул лагерь, загрузил лодку и стал спускаться вниз по реке. Цыган бежал за лодкой то по одному берегу реки, то, переправляясь, по другому, в зависимости от того, к какому берегу была ближе лодка. Казалось, холодной воды он совершенно не боялся.

Пройдя по реке километров восемь, я зарулил не в ту протоку и вскоре оказался на мели. Протащить лодку через мель не было никакой возможности, и я потянул лодку на бечеве вверх. Цыган внимательно следил за моими манипуляциями с берега, и вдруг куда-то из глаз исчез. Я протащил лодку вверх метров на триста и перешел в действующую протоку. Хотел было спускаться дальше, но Цыгана нигде не было видно ни на том, ни на этом берегу реки. Причалив к косе, я подождал с полчаса, покричал его, но Цыган не объявлялся.

Пораскинув мозгами, я стал догадываться, что он мог вернуться в лагерь. Увидев, что я с лодкой возвращаюсь обратно, он поспешил вперед, к недоеденным рыбьим головам. Так, видимо, оно и оказалось. Но нельзя друга бросать в тайге, тем более что он мог не понять, куда я девался, если не видел плывущую лодку. Пришлось мне идти обратно к покинутой стоянке.

В одном месте на песчаной косе (на гравийных косах берегов Оленька следов не видно) я увидел следы Цыгана. Точно, он спешил к старой стоянке, где ему столь сытно жилось. Но что это? В другом закоске, недалеко уже от покинутого лагеря, я увидел следы волчьих лап. Причём волков было явно двое. Тревожное чувство закралось в мою душу. Если Цыган нарвался на волков, то плохо его дело. Возможно, поблизости было волчье логово, а волки в этих случаях беспощадны.