Могрость - [6]

Брат склонил голову, незряче уставившись в одну точку среди белых лилий скатерти.

– Вику нашли, – сообщил отстраненно, словно из далекого очага сознания.

Сутулая фигура брата показалась сломанной. Она коснулась его плеча, пытаясь заглянуть в глаза, но он резко отвернулся и уронил лицо в ладони.

– Что? Вить… – В тревоге Аня о присела за стол рядом. – Пропавшую девочку? Вить?

– Да, – всхлипывал судорожно. – Ч-час назад… где-то. Под обломками моста.

Глава 2. Топь

В доме Алиевых собралась половина поселка. Поминки напоминали посиделки старых знакомых, надумавших вспомнить прошлое. Гомон голосов отяжеляло перешептывание. Люди приходили, ели, судачили, уходили. Аня наотрез отказалась присутствовать на кладбище, но проигнорировать поминки бабушка не позволила. Жалобы на слабость в ногах возымели эффект, и Аня согласилась сводить ее на окраину поселка – улочку с коттеджами на два хозяина, прежде ассоциировавшуюся у Ани с благополучием за плетущимися розами. После долгих сборов они попали в последний дивизион соболезнующих. У хозяев уже не осталось сил принимать толпы чужих людей. За поминальный обед отвечали родственники – две заплаканные женщины в траурных платках: подавали еду, наливали компот, убирали посуду. Родители девочки не спускались со второго этажа, и жители Сажного понуро сновали в прихожей и кухне.

Широкую кухню разделяли столы разной величины, составленные в два параллельных ряда. Аня сидела недалеко от входной двери: жевала ради приличия пересоленный борщ, кивала на скорбные откровения сотрапезников. Белая льняная скатерть краснела свекольными пятнами. В воздухе витал запах спирта и кислого ягодного варенья. Люди вокруг хмелели, сплетничали, спорили. Мрачная атмосфера в доме действовала удушающе. Похороны и траурная обстановка всегда вгоняли Аню в животный ступор. Она избегала поминок любыми путями и способами, отгораживаясь от давящих воспоминаний похорон дедушки и назойливых предположений о том, что происходило в их кухне тогда, два года назад, когда не стало тети. Мама рассказывала, что поминки устроили в кафе Праксиных. Но люди заглядывали в дом, их садили за стол, предлагали обед. Избегать расспросов в Сажном – подобно сокрытию преступления.

Аня съежилась от разрастающейся тени прошлого. Взгляд осматривал смутно знакомые лица, но с Витей они разминулись. Брат молчал рыбой с самого утра, старательно избегая ее внимания.

– Вот так встреча! – рядом с Аней опустилась девушка с копной мелких рыжих кудряшек. – Тебя не узнать, Руднева.

– Надя? – Аня во все глаза смотрела на худенькую одноклассницу, которую помнила брюнеткой в платье пятидесятого размера. – Надя! – только и повторила Аня, различая за ней еще троих девушек.

С последней встречи одноклассницы мало изменились. Инга Котельникова, Таня Харчук и Лора Ярмак. Бывшие подруги в темных одеждах, с бледными лицами. Здесь и сейчас слова к ним шли слабым светом сквозь чад окружающего горя.

Мимо Ани с коробкой духовых пирожков прошел одноклассник Вова Осьмухин.

– Мух, Рома вернулся? – спросила Надя, но тот лишь отрицательно мотнул головой, передавая женщине у плиты коробку.

Вова, прозванный Мухой за крупные глаза на выкате, раздался в плечах, коротко остриг густые волосы и ростом перегнал Сыча. Он грезил о морском флоте с детства, и Аня всегда считала, что столкнется с ним на черноморском причале, а не в траурной комнате Сажного.

Почти вся компания детства собралась на поминках девочки-подростка. Не хватало только Ромы Ярмака, брата Лоры.

Новоприбывшим принесли тарелки с борщом. Девушки поблагодарили, и сказали, что потом уберут за собой.

– Мой муж – неисправимая черепаха, – поморщилась Надя. – Наверное, к маме заехал за Осей. Олеся – эта наша доченька, – пояснила она Ане. – Три годика. Зря ты не приехала на крестины.

– Она зарекалась вернуться, – язвительно напомнила Инга, передавая подругам хлеб и салфетки. Те безразлично молчали, и она поспешила исправиться: – Замечательно, что принципы меняются.

Наигранность ее улыбки Аню рассердила:

– Не меняются.

Действительно. Аня смотрела на вздернутый подбородок Инги, на осанку фехтовальщицы, но видела задиристую девчонку, орущую ей в гневе: «Никакая она не сиделка! Твоя мать – содержанка в Испании. Ей стыдно сюда вернуться! Стыдно!» Даже разбитый Аней нос не уничтожил надменность, желание всех уличать во лжи и, что удивительно, видимость их дружбы. Большеглазая шатенка Инга восседала всезнающей вороной – олицетворением давней уверенности, что с ее мнением не считаются только завистники и тупицы.

– Это прискорбно. Прискорбно. – Инга взглянула поверх голов на часы в шкафчике орехового гарнитура. – Разве можно замалчивать? Мост должны были признать аварийным. Из поссовета прийти не соизволили, даже на венок поскупились. Дела самотеком.

– Сейчас решают с восстановлением моста, – неприязненно сообщила Лора.

Ее отец раньше работал в Администрации Ямска.

– Мама говорит, у нас бюджет – слезы. Ходит на нервах. Будто единственной надо!

– Ей пора на пенсию, – едко заметила Лора. – Пусть развалиться поссовет без бухгалтера.

Раздались нервные смешки.