Могила галеонов - [3]

Поскольку Грэшем и Манион приехали из Кембриджа, им следовало въехать в город через Восточные ворота, а затем — через весь город, чтобы добраться до величественного, но пришедшего в запустение особняка, унаследованного Грэшемом от отца. Удобнее было бы оставить лошадей около Тауэра и добраться до места по Темзе на лодке. Но Грэшему хотелось, чтобы лондонская суета подбодрила его унылый дух, напомнив ему о тех днях, когда он еще ребенком без гроша в кармане бродил по этим узким улочкам где и сколько хотел, когда, не имея друзей и близких, учился трудной науке выживания и сумел овладеть ею. Он ждал в библиотеке — своей любимой комнате в особняке, — уже одетый в придворное платье. Манион сидел рядом. Высокие витражные окна выходили на Темзу. Кто знает, может быть, во время его следующего визита здесь, на Темзе, уже будут стоять испанские корабли, а ядра из их пушек будут крушить дорогостоящие окна? Внезапно его размышления нарушил шум и стук копыт во дворе, а потом Грэшем услышал громкий, жизнерадостный мужской голос. Появление дворянина Джорджа Уиллоби, который после кончины своего престарелого отца должен был стать лордом Уиллоби, никогда не оставалось незамеченным. Джордж Уиллоби по праву мог считаться одним из самых некрасивых людей на свете: его лицо, изуродованное многочисленными оспинами, из-за ошибки повитухи к тому же выглядело слегка перекошенным — рот с левой стороны съезжал книзу, создавая впечатление постоянной гримасы на лице, а левое веко над черным глазом всегда оставалось полузакрытым. Дюжий детина, он всегда любил идти напролом, не считаясь с препятствиями. — До чего же ты страшен, сукин сын! — добродушно сказал Грэшем, обрадовавшийся приходу своего единственного друга (если не считать слуги). Входя в библиотеку, Джордж тут же свалил маленький столик с возвышающимся на нем кувшином с водой.

— Ах, черт побери! Мне, право, очень жаль! — начал извиняться Джордж. Он часто ронял разные вещи, но так и не привык к такому своему свойству, крайне неприятному ему самому. Он всегда что-то крушил, и всегда его мучили угрызения совести из-за этого. Но вот его странное лицо озарилось улыбкой. — Ты ошибся, господин из Грэнвилл-колледжа, по крайней мере, в одном отношении. Я страшен, а ты — сукин сын.

Друзья обнялись. Грэшем редко бывал в таком хорошем расположении духа, как сейчас, когда снова видел старого друга. Только два человека могли так фамильярно обращаться с Грэшемом, и только одному человеку, кроме него самого, позволялось безнаказанно говорить с Джорджем о его уродстве.

— Не обращай внимания на слугу, — сказал Грэшем. — Он опять слишком много себе позволяет.

Джордж разжал свои медвежьи объятия и выпустил Грэшема. Повернувшись к Маниону, он сказал, обращаясь к нему:

— Ты опять говоришь его милости правду? Я же тебя предупреждал! Я ведь знаю его дольше твоего. Надо ему льстить. Люди богатые не воспринимают правду. Особенно люди молодые, у которых ум не в голове, а в чреслах.

Он протянул Маниону свою лапу как равному, и тот пожал ее. Джордж нравился слуге, не обращавшему внимания на его внешность. Манион судил о людях по их сердцу, а сердце у Джорджа было большим и справедливым.

— Нынче вечером лести и так будет довольно, — заметил Грэшем, открывая бутылку доброго испанского вина, принесенного слугой из погреба. Если и было что-то странное в том, что два джентльмена и слуга вместе сидели за бутылкой, то никто из троих уж точно не замечал подобных вещей.

— Все верно, — сказал Джордж. — Королеве будут говорить, будто танцует она несравненно, выше всяких похвал, и что она вообще идеал красоты. В ее честь тут же напишут несколько сонетов, хотя она — старуха, бледная, как беленая стенка.

— Ты ведь сообщишь об этом сегодня ее величеству, не так ли? — осведомился Грэшем невинным тоном. — Интересно, что тогда случится с твоей головой?

— Моя голова крепче держится на плечах, чем твоя, Генри, — ответил Джордж. В его тоне появилась неожиданная резкость, удивившая его друга. — Говорю тебе, ты играешь с огнем! Кому-кому, а тебе сегодня лести не дождаться. Ты столкнешься только с завистью, если не с ненавистью. Ты все еще намерен оставаться одним из людей Уолсингема? Сейчас наступили опасные времена.

Уолсингем являлся главным шпионом Елизаветы. Человек пожилой и подорвавший свое здоровье, он долгое время финансировал из собственного кармана обширнейшую и достаточно вредоносную сеть информаторов в Европе. Уолсингем завербовал Грэшема, когда тот еще был бедным студентом-первокурсником. Когда же благодаря неожиданному наследству Грэшем вдруг сделался сказочно богат, то остался на службе у Уолсингема: Генри не мог обходиться без чувства риска и игры с опасностью, ставшими для него чем-то вроде зелья.

— Жизнь вообще штука опасная, — заметил он беспечно.

При всех своих дурачествах Джордж Уиллоби обладал острым умом. Он также до странности хорошо знал придворную жизнь. Если Грэшем чувствовал себя по-настоящему только в Кембридже, то для Джорджа стали повседневной жизнью рассуждения о том, кто — в фаворе, а кто — не в фаворе, чья звезда сейчас восходит, а чья уже закатилась. Странно, но человек, столь простой с виду, обожал заниматься жизнью ненадежного придворного мира.