Мое особое мнение. Записки главного редактора «Эха Москвы» - [2]

Сейчас я гуляю мало. К сожалению, я человек узнаваемый и охраняемый. Стоит выйти, к тебе сразу подойдут с вопросами о политике. Я даже с сыном практически не гуляю. В основном вижу город из окна автомобиля. В кофейни я иногда хожу, встречаюсь с людьми, но часто нам мешают разговаривать, прерывают. У меня есть несколько ресторанов, где такое поведение не принято. Там сидят известные люди и делают вид, что не знают, не замечают друг друга.

Раньше Чистопрудный был единственным открытым бульваром. Здесь встречались, катались на коньках, дрались школа на школу. Я тоже участвовал. Как-то раз экс-глава администрации президента Ельцина Александр Волошин рассказал мне, что тоже учился в школе на Чистых. Может быть, когда-то маленький Венедиктов бил морду маленькому Волошину. Или наоборот.

В основном мы проводили время на улице. Зимой играли в снежки, летом – в «казаки-разбойники». Конечно, мы часто катались на коньках по замерзшим прудам. В один прекрасный то ли февральский, то ли мартовский день я провалился под лед. С коньками, в шубе. Незнакомая добрая душа вытащила меня из воды. Я даже не успел испугаться. Пришлось в дикий холод идти в мок-рой шубе домой.

В марте месяце мы пробивали лед, получались ручьи. По ним мы пускали кораблики на время, придумывали для них специальные флаги. У меня был флаг со слоном, по мотивам камбоджийского. Наверное, поэтому сейчас я адепт Республиканской партии США.

Я учился во французской спецшколе в Лялином переулке, между Покровскими Воротами и Курским вокзалом. В классе я не был лидером (за исключением того, что касалось всяких КВНов и спектаклей) – был ботаником. Учился хорошо, был книжным мальчиком, но не прочь был и подраться, конечно – желательно по делу. Ложка дегтя в хорошем аттестате – лишь тройка по черчению в восьмом классе. Я до сих пор не могу провести от руки прямую линию. Уже на последнем уроке мой учитель по черчению сам за меня нарисовал какую-то фигуру и сам поставил «три» своему же рисунку, и сказал: «Уйди! Чтобы я тебя больше не видел!» И с тех пор я его и не видел, уже лет сорок, наверное.

Хотя школа была с изучением французского языка, я был не лучшим его знатоком. Больше, чем язык, меня интересовала история. Но при этом у меня хорошо шли математика, физика и химия. Я хорошо считал в уме. У меня был лучший устный счет, я бил все рекорды. Долгое время не мог выбрать между химией и историей. Но когда мы перешли на органическую химию, я понял, что мне это скучно. Вот неорганическая и тогда, и сейчас мне безумно интересна. Опыты, набор «Юный химик», два раза взрывал унитаз в коммунальной квартире. Я закрывался в ванной или в туалете, проводил опыты.

Самое яркое воспоминание за школьные годы – редкий в те годы приезд французских учеников по обмену в Москву. Нам было по 13–14 лет – соответственно любовь-морковь к французским лицеисткам! Что меня лично поразило в первой же поездке с ними по Москве – они не давали платить за себя в троллейбусе! Для нас это была чума, а у них так принято – каждый платит за себя. На этом вся любовь и закончилась.

После школы я поступил в педагогический институт на исторический факультет на вечернее отделение – для дневного не хватило полбалла, получил тройку по русскому языку на сочинении. Знаки препинания! По истории получил пять с тремя крестами, что называется. С пятого класса я хотел стать учителем истории. Не историком, а именно учителем истории. Хотел рассказывать то, что другие не знают, а я знаю. Первой книгой, которую я прочитал самостоятельно в пять лет, была «Три мушкетера» Дюма, а никакой не «Колобок». И когда я пошел в школу, мне стало страшно интересно выяснить: как все было на самом деле? Каким был реальный Ришелье и был ли д’Артаньян? И когда я все это уже в двенадцать лет начал узнавать из книг и энциклопедий, я понял, что об этом тоже должен рассказывать своим друзьям, а потом и своим ученикам. Вот такой ход мыслей мне задали «Три мушкетера». Спасибо папе Дюма!

С 1973 по 1978 год я учился в МГПИ им. Ленина. Это были времена брежневского застоя. Однако наш институт считался своеобразным местом ссылки для тех незаурядных преподавателей, чье ви́дение истории не вписывалось в установленные идеологией рамки. Поэтому на факультете сложилась довольно неформальная обстановка. Скажем, семинар у меня вел замечательный специалист по русскому Средневековью, Ивану Грозному, Владимир Борисович Кобрин. Помню, я испытал конфуз на первом же семинаре. Мы проходили древних славян. Я подготовился по учебнику 55-го года издания и стал отвечать, что были такие-то племена… Кобрин перебил: «Откуда данные?! Выкинь эту книгу немедленно! Историк должен ссылаться на источник, а не на учебник постсталинской эпохи». С тех пор я потерял всякую охоту что-либо списывать из сомнительных книг.

Уже на втором или третьем курсе мы рассуждали о вопросах, обсуждения которых даже сегодня принято избегать или запрещать вовсе. Например, цена победы в Великой Отечественной войне. Не обсуждалось, стоило ли платить эту цену. Конечно, стоило! Но важно знать, какую тяжелую цену пришлось заплатить. Так что мои преподаватели даже в глухие советские времена научили меня правильно задавать вопросы, чему я сейчас учу своих корреспондентов: не ищите ответы, учитесь задавать вопросы. О генерале Власове я узнал в институте. О французском движении Сопротивления я узнал в институте. И все это было настолько неоднозначно, что мне хотелось анализировать исторический материал все глубже и глубже. Это, естественно, рождало критический взгляд на действительность.