Моё большое маленькое Я - [35]

Чем взрослее я становился, тем нестерпимее мне было возвращаться домой по вечерам. Поэтому я до последнего сидел на скамейке со своими друзьями и старался как можно дольше удержать их на улице. Я входил в подъезд и содрогался от вечного запаха похлебки из брокколи и ботвы репы, который чувствовался даже на лестнице. Я не знал, на кого свалить вину за такую жизнь, которая меня совершенно не устраивала, и в конце концов во всем обвинил отца. Сделать это было проще всего, потому что он чаще других попадал впросак.

Поэтому, когда у меня появлялась возможность, я шел к Федерико, потому что его дом был красивее, чем наш, его отец больше походил на отца, у него была мать и еще домашний компьютер. Я словно в рай попадал, когда, переодевшись в пижаму, проводил вечера в его доме за компьютерными играми.

Мои отношения с отцом складывались трудно еще и потому, что я никогда не мог пожаловаться ему на свою жизнь. Разве можно расти и мужать, если ты никому не можешь пожаловаться? Любой начавшийся спор он пресекал одной и той же фразой: «Я стараюсь, чтобы у вас было все, что нужно, каждый день гну спину ради вас».

Что я мог сказать ему в ответ?

Этими словами он постоянно напоминал мне, что виной его несчастий, тяжких мук и лишений были я и моя сестра. Словно только ради нас он влачил такую тяжелую и печальную жизнь.

Поэтому мы все время чувствовали себя в долгу перед ним. Маддалена и сейчас еще живет с моим отцом, старается отплатить ему добром за его заботу о нас. Я же сбежал из дому, потому что не мог больше переносить этот моральный шантаж, прикрывавшийся словами о благодарности, признательности и самопожертвовании.

Наши с отцом отношения навели меня на мысль, что моя любовь бессильна, бесплодна и фактически бесполезна, потому что все, что я делал для него, не могло облегчить его страданий.

Я довольно часто ссорился с ним, так как на самом деле мы никогда не были по-настоящему близкими людьми, даже когда я был совсем маленьким.

Мой отец, конечно, не относился к тому типу людей, которые умеют проявлять нежность.

Я хотел уйти, и наконец ушел, из дому также из-за отцовского склада ума, который вечно мешал ему насладиться минутой душевного покоя и превратил его, не в старом еще возрасте, в разуверившегося во всем человека, разбитого жизнью и работой. Ему все не нравилось, но и защищать ему было почти нечего.

На самом деле мой отец всегда был олицетворением «пессимизма и досады». Его состояние можно определить одним словом «Бди!». Что-то вроде крайнего пессимизма накануне всеобщей катастрофы.

— Папа, я поеду покататься на велосипеде…

— Осторожней, смотри не попади под машину!

— Папа, я на выходные пойду в горы…

— Смотри, в горах опасно, на прошлой неделе погибли два человека!

— Ты не дашь мне дрель, мне надо повесить люстру?

— Будь внимательней, смотри, чтобы тебя не ударило током. И с лестницей будь поосторожней, с нее легко упасть. Стоит только на секунду отвлечься.

Что бы я ему ни сказал, он тотчас же отыскивал вероятность плохого исхода и дюжину причин для беспокойства.

Иногда мне даже казалось, что он ждал, когда случится какое-нибудь мелкое происшествие, подтверждающее его теорию, чтобы и дальше жить в своем мире ожидания катастроф и добровольного отказа от любого действия.

И если действительно что-то не получалось, он ворчал: «А я ведь предупреждал? А потом еще говорят, что я пессимист. Никакой я не пессимист, а реалист».

Сколько глупых страхов поселилось во мне по его вине. Даже не сознавая этого, он годами вводил в меня огромные дозы парализующей сыворотки.

Недавно, сидя за столом над традиционной тарелкой супа, он высказался по поводу Федерико: «Если бы он сидел дома, то ничего не случилось бы. Человек, который как сумасшедший мотается туда-сюда, в конце концов добьется своего…»

Мне от этих слов стало плохо. Они глубоко ранили меня одним только своим смыслом. Я встал из-за стола и вышел, не сказав ни слова. Я не стал ничего говорить отцу, потому что понимал, что все это будет бессмысленно. Мне хотелось вместе с рвотой выплеснуть ему на грудь накопившееся во мне бешенство. Я был вне себя.

Я сел в машину и поехал кружить по городу. Я думал о том, что же случилось с тем человеком, которого я сильно любил в детстве. Я не хотел, чтобы моя жизнь закончилась так же, как и его, но чувствовал, что я качусь по той же дорожке, так же упорно закрываю глаза на многие вещи, делаю вид, что ничего не происходит, и стараюсь ни о чем не думать. Есть один анекдот про аиста, которой должен доставить свой груз по указанному в заказе адресу. Но оказалось, что вместо новорожденного в простыню завернули старика. Старик смотрит, смотрит на аиста и говорит ему: «Ну что, черт возьми, пора признать свою ошибку: ты летишь не в ту сторону».

Со мной случилось то же самое: я делал вид, что ничего не происходит, лишь бы не признавать своих ошибок.

Я бы с облегчением расплакался, но я уже давным-давно перестал плакать. Я разучился это делать. Смятение, овладевшее мной после смерти матери, иссушило мои слезы.

Я вернулся домой, прошел в ванную и посмотрел на себя в зеркало.

— Кто ты? Кто я? Когда я умру? Кто я такой? Какое у меня лицо? Тело? Руки? Голос? Что такое человек, из чего он состоит? Из того, чему он научился? Из музыки, которую он слушал? Из слез, которые он пролил? Из ласки, которую он дарил или получал в ответ? Из поцелуев? Из скольких вещей состоит человек? Сколько в нем мыслей? Неужели все это исчезнет? И куда это уйдет? Во что превратится? И что останется?