Модеста Миньон - [39]

— Вы, значит, получили вести о господине Миньоне? — спросил нотариус.

— Он возвращается, — проговорила г-жа Миньон, — но пусть это останется между нами. Когда мой муж узнает, что Бутша постоянно бывал у нас и выказывал нам самую горячую и бескорыстную привязанность, в то время как все от нас отвернулись, он не позволит вам, Дюме, внести одному все деньги за нотариальную контору. Поэтому, мой друг, — сказала она, поворачиваясь в сторону Бутши, — вы можете теперь же начать переговоры с Латурнелем...

— Кстати, ему уже пошел двадцать шестой год, — сказал Латурнель. — Я считаю, мой мальчик, что, помогая тебе приобрести контору, я только уплачиваю свой долг.

Бутша, который со слезами поцеловал руку г-жи Миньон, поднял заплаканное лицо как раз в ту минуту, когда Модеста открыла дверь гостиной.

— Кто это обидел моего Таинственного карлика? — спросила она.

— Ах, мадемуазель Модеста, разве мы, дети несчастья, вскормленные им с колыбели, плачем от горя? Мне только что выказали такую же любовь, какой переполнено и мое сердце в отношении всех тех, кого я всегда мечтал называть своими родными. Я буду нотариусом, я могу разбогатеть. Да, да, бедный Бутша станет, возможно, в один прекрасный день богатым Бутшей. Вы еще не знаете, сколько мужества у этого уродца! — воскликнул он.

Горбун с силой ударил кулаком по своей впалой груди и встал перед камином, бросив на Модесту взгляд, который, как молния, блеснул из-под его тяжелых полуопущенных век; он понял, что непредвиденный случай пришел ему на помощь и он сейчас разгадает сердце своей повелительницы. Дюме на минуту показалось, будто клерк осмеливается мечтать о Модесте, он обменялся со своими друзьями быстрым взглядом, и, поняв друг друга, они посмотрели на горбуна внимательней, чем прежде, посмотрели с ужасом и любопытством.

— И у меня есть свои мечты! — продолжал Бутша, не спуская глаз с Модесты.

Девушка опустила ресницы, и это незаметное движение послужило для клерка целым откровением.

— Вы любите романы, позвольте же мне в этот счастливый час открыть вам свою тайну, и вы скажете мне, возможна ли развязка для романа моей жизни; если же нет, — к чему мне тогда богатство? Золото может принести мне больше счастья, чем всякому другому, ибо для меня счастье — это дать богатство любимому существу. Скажите же, мадемуазель, — ведь вы знаете так много, — скажите, можно ли внушить любовь к своей душе вне зависимости от того, прекрасна или безобразна ее оболочка?

Модеста посмотрела на Бутшу. Этот немой вопрос был страшен, так как в эту минуту она разделяла подозрения Дюме.

— Когда я разбогатею, я найду какую-нибудь прекрасную, но бедную девушку, покинутую, как и я, которая много выстрадала, — словом, несчастную девушку. Я напишу ей, я утешу ее, я буду ее добрым гением. Она поймет мое сердце, мою душу и получит разом два сокровища: мое золото, предложенное ей самым деликатным образом, и мои мысли, наделенные той красотой, в которой природа отказала моей нелепой особе. Я останусь скрытым, как первопричина, до которой напрасно доискиваются ученые. Быть может, и сам бог не прекрасен? Конечно, эта девушка загорится любопытством, захочет меня увидеть, но я скажу ей, что я чудовище по своему безобразию, я опишу себя хуже, чем я есть в действительности...

При этих словах Модеста пристально взглянула на Бутшу, и взгляд ее без слов говорил: «Что знаете вы о моей любви?»

— Если я буду настолько счастлив, что меня полюбят за поэзию моего сердца, если в один прекрасный день я покажусь этой женщине лишь незначительно обиженным природой, то согласитесь же, что я буду счастливее, чем красивейший из мужчин, счастливее, чем гениальный человек, любимый таким неземным созданием, как вы.

Краска, залившая лицо Модесты, открыла карлику ее тайну.

— Так вот, сделать богатым того, кого любишь, привлечь его своим нравственным обликом, каков бы ни был облик физический, не значит ли это добиться любви? Вот мечта несчастного горбуна, его вчерашняя мечта, ибо сегодня ваша матушка вручила мне ключ к моим будущим сокровищам, пообещав мне содействие при покупке нотариальной конторы. Но, прежде чем стать вторым Гобенхеймом, я хотел бы знать, действительно ли требуется такое ужасное превращение. Что скажете на это вы, мадемуазель?

Модеста была так поражена, что даже не услышала заданного ей вопроса. Сети, расставленные влюбленным горбуном, оказались гораздо опаснее, чем западня старого солдата, и несчастная девушка лишилась от изумления дара речи.

— Бедный Бутша, — шепнула г-жа Латурнель своему супругу, — уж не сошел ли он с ума?

— Вы хотите превратить в действительность сказку о «Красавице и чудовище», — ответила наконец Модеста, — но вы забыли, что чудовище превращается в прекрасного принца.

— Вы так думаете? — сказал карлик. — А я всегда полагал, что здесь заключен символ: лучезарное сияние души, открывшись взору, заставляет забыть о безобразной ее оболочке. Если меня не полюбят, я не сниму своей маски, вот и все. Вы же и все ваши близкие, сударыня, — сказал он, обращаясь к своей покровительнице, — будете иметь к своим услугам не только карлика, но будете вдобавок располагать состоянием и жизнью человека.