Модельное поведение - [43]

Мальчик встречает девочку, весна 1955 года

— Мы всегда думали, что мальчики из колледжа Вильямс скучны и неинтересны, — начала мама, потягивая шампанское через трубочку, зажатую между покрытыми старческими веснушками пальцами, — впрочем, именно такими они и были.

Послышался кашляющий нечленораздельный звук со стороны моего отца, который и сейчас походил на скучнейшего студента колледжа, одетого в школьную униформу: голубой блейзер, голубая оксфордская рубашка на пуговицах, форменный галстук, румяное лицо, на котором не видно ни шрамов борьбы с конкурентами по бизнесу, ни печати внутренних терзаний.

— А мы всегда думали, что девочки из колледжа Беннингтон расфуфыренные лесбиянки, — парирует отец, бывший капитан дискуссионного клуба колледжа.

— А еще мальчики из Вильямса были такими толерантными, — подмигивает нам мама, — но стоит признать, что они великолепно выглядели.

Она тепло улыбается моему отцу, который прикидывается, что все это ему неинтересно. Несмотря на вечный загар и курение, моя мать все еще похожа на девчонку: по-детски светлые голубые глаза, длинные, как в Беннингтоне, волосы с проседью, но еще цвета золотой пшеницы.

— Я приехала с Кейси Рэймонд и другими девочками. Кейси была актрисой, позднее она переехала в Нью-Йорк. Последнее, что я про нее слышала, это то, что она вышла замуж за актера, который играл в этом замечательном спектакле, как же он назывался… — нет, это был не Ричард Бартон, но кто-то типа этого? — с надеждой она посмотрела на отца, но тот лишь нетерпеливо закашлял.

— «Камелот», — предложил Даг.

Ну ты-то не лезь, Даг.

Рядом с нашим столиком расположилось японское семейство, не обращающее на нас никакого внимания, увлеченное только своими тарелками. Папа, мама и две строгих девчушки с мальчишескими стрижками, одетых в снежной белизны рубашечки.

— Как бы то ни было, мы приехали, и это было ужасно, все эти грубые, застенчивые, голодные мальчишки в миленьких костюмчиках, стриженые головки, так и норовящие придраться к чему угодно. Слава богу, мы приехали на машине Кейси. Там уже стоял этот автобус из Смита или еще откуда, может, из Холиока, не знаю. Короче, автобус въехал как раз вместе с нами, и мальчики высыпали из него и построились в шрапнель или шеренгу — я все время путаю эти два слова. Шрапнель — это когда стреляют, или стреляют шеренгой? Короче, как-то там они построились.

— Слово, о котором вы думаете, — шеренга, — помог Даг, — кажется, — добавил он из скромности.

— Да, а еще есть швеллер, — как всегда отвлеклась мама.

В ресторане отеля «Сент-Реджис» к индейке подают клюквенный соус из настоящей клюквы, даже ягоды чувствуются, но лично я люблю больше обыкновенное дешевое клюквенное желе. Похоже, что за нашим столом собственно еда интересует только меня. Хотя вроде и Брук копается в своем пюре, рисует что-то вилкой.

— Итак, — вдруг снова проснулась Брук, — судя по всему, в тот день у вас с папой ничего не вышло. Может, вы вообще с ним никогда не встретились. Это объясняет тот факт, что я чувствую, как будто меня в действительности не существует. Что, в свою очередь, объясняет мой непрекращающийся онтологический скептицизм к себе.

— Нет, мы встретились, конечно, — успокоила ее мама. — Я отметила вашего папу в бальном зале. Он был одет точно так же, как и сейчас. Голубой блейзер, голубая рубашка и галстук в полоску. Это, кстати, не тот ли галстук на тебе? — Отец вопросительно посмотрел вниз, на висящий предмет униформы какой-то королевской армии, и замотал головой. Он вчера как раз и ходил в «Брукс», чтобы запастись этой деталью туалета, которая напоминает окружающим (да и ему, чего греха таить), кто он есть. — Он был таким хорошеньким занудой, — продолжила мама, — а еще на нем были эти замечательные жокейские ботинки.

— Нет, — ответил отец, и было видно, как ему нравится слушать про себя, — это были просто белые ботинки.

— Это были именно высокие жокейские ботинки — самое замечательное, что в тебе тогда было, твои маленькие бело-коричневые нервные ножки.

— Мои ноги не маленькие! Сорок первый размер — это, по-твоему, маленькая нога? — обращается папа к Дагу.

— Он все кружил вокруг нас, потихоньку приближаясь. Якобы совсем незаметно, делая вид, что не обращает на меня внимания. Хотя довольно сложно было сказать, кто ему приглянулся, перед какой конкретно девочкой он делал вид, что не обращает внимания, поскольку мы стояли вчетвером. Но тут объявили последний танец, и он запаниковал. Кажется, это была песня «Смущение в твоих глазах».

Мама прервала свой рассказ и запела: «Меня спросили, откуда я знаю, что моя любовь настоящая…»

— Что с тобой? — удивился отец, заметив, как я помрачнел. Это была наша с Филоменой любимая песня. И вот теперь эта песня про меня.

— А когда другой мальчик пригласил меня на танец, я поняла, что папа старался не замечать именно меня, потому что он сразу сник, когда увидел, что этот дылда без шеи, с плоской головой, увлек меня в танце. Я просто чувствовала, как его печальные голубые глаза наблюдают за мной.

Папа фыркнул, недовольный таким жалким своим портретом:

— Да ладно тебе.

— Затем я стала медленно-медленно выходить. Думаю, что если бы еще чуть медленнее, то могла бы пустить корни, как кипарис на болоте, и уже готова была плюнуть на него, как вдруг почувствовала на своем плече чью-то руку.