MOBY. Саундтрек моей жизни - [26]

Я стал танцевать и тут почувствовал у себя на спине что-то странное. Потрогав рукой спину между лопаток, я понял, что это чья-то слюна. На меня плюнули.

Я испытал отвращение, но не оскорбился. На каком-то глубинном уровне я чувствовал, что быть белым в черном окружении постыдно. Когда меня впускали в хип-хоповые или хаус-клубы, я был благодарен. Я не хотел ходить в клубы для белых гетеросексуалов, где люди, с которыми я рос, пили пиво «Роллинг Рок» и отпускали осторожные ироничные комментарии о статьях в журнале New Yorker и песнях Pavement. Я хотел быть на танцполе, чтобы меня окружали чернокожие, латиноамериканцы и геи, охваченные эйфорией, которая, казалось, возникает только тогда, когда начинает играть идеально подобранная песня, и пятьсот человек кричат с такой радостью, какой я никогда не слышал у белых. Если в цену за посещение входит то, что на тебя плюют и обзывают членом Ку-клукс-клана – пусть будет так. У меня были друзья в Нью-Йорке, которые умерли от СПИДа или ножевых ранений, так что плевки и неприятные эпитеты со стороны пышно разодетых геев я как-нибудь выдержу.

Я хотел ласкать ее на заднем сиденье машины по пути в ее квартиру в Вест-Виллидж и проснуться рядом с ней днем, уверенным в себе и не таким белым».

Наступила полночь, но Тони Хамфриза еще не было. Час ночи: Тони Хамфриза еще не было, но в меня снова плюнули. В половине второго все вдруг посмотрели на диджейскую кабинку – и там стоял Тони Хамфриз, размерами вдвое превышавший диджея, игравшего на разогреве. Он посмотрел на толпу, словно благодушный диктатор, подошел к вертушкам и поставил двенадцатидюймовую пластинку с трайбл-хаусом, то подмиксовывая ее к треку диджея-разогревщика, то убирая ее в миксе на задний план. Люди бросились на танцпол, показывая пальцами на диджейскую кабинку и крича: «Тони!». Тони стоял, ласково улыбаясь вертушкам.

Затем он перешел к песне New Beats the House Грейхауса, и толпа просто с ума сошла. Вот в чем гениальность лучших диджеев: они берут простой, очевидный трек и делают его грандиозным. Они находят пластинки, которые остальные игнорируют, и дают нам понять, что мы все просто филистеры. Тони по очереди ставил две копии New Beats the House в течение пятнадцати минут; он взял этот монотонный электрохаусный трек и превратил его в экстатическое прославление жизни. Танцующие потели и дергались. Освещение было не очень крутым, звуковая система и вовсе едва тянула, но в тот момент во всем мире не было места лучше «Занзибара».

Когда Тони медленно перешел от New Beats the House к легкой недосказанности ритма Just Want Another Chance Риза, Джаред постучал мне по плечу.

– Он потрясающий, правда? – спросил он.

– Я так рад, что мы приехали, – восторженно ответил я. – Обожаю его.

– Хорошо. Пора уезжать.

Я был поражен. Играл Тони Хамфриз, и я вообще не хотел отсюда уходить. Никогда.

– Уезжать? – почти пропищал я.

– Да, мне в девять уже вставать и ехать на север штата, – объяснил Джаред.

Я огляделся.

– Где Роми?

– О, она останется тут. Ее кто-нибудь подвезет домой часов в шесть или семь утра.

Я очень хотел остаться и тоже поехать домой часов в шесть-семь утра, желательно – вместе с Роми. Я хотел ласкать ее на заднем сиденье машины по пути в ее квартиру в Вест-Виллидж и проснуться рядом с ней днем, уверенным в себе и не таким белым. Но вместо этого я ответил:

– Ладно, поехали.

Когда мы с Джаредом вышли на площадку, я сказал ему, что на меня несколько раз плюнули.

– Фу, отвратительно, – сказал он. – Можешь отчиститься?

– Думаю, нет. У меня нет салфеток.

– Ты уверен? Не хочу, чтобы мамина машина была в слюнях.

Я снял оплеванную футболку, свернул ее в комок и выкинул в мусорный контейнер на углу парковки «Занзибара». Мы вернулись в город, и Джаред припарковал машину возле своего дома.

– Ты пойдешь домой прямо так? Без футболки? – спросил он.

Я пожал плечами.

– Ну да, наверное.

Он задумался – возможно, над тем, не предложить ли мне одну из своих футболок, – но, в конце концов, просто сказал:

– Ладно, поговорим еще.

Я пошел домой. Было три часа ночи, я весь пропах сигаретным дымом, и на мне не было футболки. Нижний Манхэттен был полон пьяниц и любителей поклубиться, но они все обходили меня по широкой дуге. Если ты в 1990 году шел по Нью-Йорку с голым торсом, это значило, что ты сидишь на крэке: наркоманы продавали все, включая последнюю одежду, ради новой дозы.

Я тихо напевал про себя на ходу New Beats the House. Мне не терпелось поскорее добраться домой, включить свою аппаратуру и сочинить какой-нибудь трек, который Тони Хамфриз будет пятнадцать минут играть в «Занзибаре».

Глава десятая Четвертаки на иголках

К лету 1990 года «Марс» превратился в место тусовки рэперов и наркодилеров. Дилеры заходили развязной походкой, заказывали бутылки шампанского и, напившись, совали мятые 20-долларовые бумажки диджеям, чтобы те играли Top Billin’ группы Audio Two или Raw Биг Дэдди Кейна. Наркодилеры приходили ватагами по десять-двадцать человек, и все они были вооружены, так что это были не просьбы, и я ни разу даже не подумал отказать. Когда звучали их любимые песни, наркодилеры отбрасывали свою браваду и на несколько минут превращались в счастливых детишек, подпевая Raw или Scenario.