MOBY. Саундтрек моей жизни - [130]

С год назад один клубный промоутер уговорил владельца «Окон мира» разрешить ему устраивать вечеринки вечерами по средам. Диджеи ставили Герба Алперта, Нэнси Синатру и Fatboy Slim. Люди пили, танцевали и смотрели из окон на Нью-Йорк и все его реки и мосты.

Я немного растолстел из-за того, что слишком много пил, поэтому костюм мне жал, и я в нем выглядел как страховой брокер-южанин, по выходным снимающий любительское порно.

В девять вечера я сидел в лофте и готовился к походу в клуб. Я поставил диск The Clash, налил себе водку с содовой и стал решать, какой из полиэстеровых костюмов надеть. В последние несколько лет я ходил в «Гудвилл» на Принс-стрит и покупал там старые полиэстеровые костюмы. Всякий раз, надевая их, я получал комплименты, поэтому я все продолжал покупать и носить старые костюмы за 20 долларов. Вариант номер один: бежевый полиэстеровый костюм-тройка. Я немного растолстел из-за того, что слишком много пил, поэтому костюм мне жал, и я в нем выглядел как страховой брокер-южанин, по выходным снимающий любительское порно. Вариант номер два: голубой полиэстеровый костюм-тройка. В нем я чувствовал себя алкоголиком-билетером в баре для холостяков в Палм-Биче в 1975 году. Вариант номер три: белый костюм-тройка. Я до такой степени часто его носил, что на манжетах и на заднице появились коричневые пятна. Последний вариант: старый черный смокинг. Мне казалось, что я в нем похож на потерявшего работу метрдотеля, но зато, когда я был в нем, мне делали больше всего комплиментов, поэтому он победил все остальные полиэстеровые костюмы.

Диск The Clash закончился. Я поставил альбом Roxy Music и сделал себе еще один коктейль. Потом я положил в карман смокинга квадратик из сложенной туалетной бумаги – мне приходилось идти на такие ухищрения, потому что настоящих платков у меня просто не было, – допил второй коктейль и вышел из дома. Днем прошел дождь, но сейчас подул ветер. Он развеивал облака и уносил их к морю. Улицы были мокрыми и пустыми.

Я прошел по Сохо, раздумывая, как меняется район. Все уезжали – картинные галереи, студии звукозаписи, художники. Перемены в Нью-Йорке, даже самые ужасные, были волнующими. Менялась и музыка: хип-хоп превратился из голоса протеста в прославление дорогих часов и бутылочного обслуживания в ресторанах. Города становятся другими, карьеры заканчиваются, родители умирают.

Я дошел до реки Гудзон. Несколько лет назад набережная была заброшена и буквально кишела транссексуалами и бездомными подростками, которые продавали секс и покупали наркотики. Теперь же это была огромная стройка – прямо рядом с грязной рекой возводили дорожки, детские площадки и места для пикников. Я прошел мимо офисных зданий нижнего Манхэттена; многие окна все еще горели – свет зажгли либо уборщики, либо сидевшие на риталине биржевые торговцы. В конце концов я добрался до башен-близнецов, этих молчаливых стражей, которые держали на себе Манхэттен, словно игла компаса. Сильнее всего в башнях-близнецах потрясали тени облаков, которые ты время от времени видел на их фасадах. Они всегда были выше, чем я ожидал. Я прошел к подножию южной башни и поднял голову. Я уже сто раз так делал, и каждый раз возникало ощущение, что направление гравитации поменяли и я падаю вверх.

В фойе южной башни было полно пьяных хипстеров, которые ждали лифта на сто шестой этаж, в «Окна мира». Я увидел там своего друга Маркуса, который о чем-то болтал с промоутером. Мы познакомились с Маркусом несколько лет назад, и он стал моим верным собутыльником – мы ходили с ним по барам пять дней в неделю. Он одевался как худой жиголо из пятидесятых – в старые черные костюмы – и всегда носил с собой старый кожаный чемоданчик, в котором прятал фляжку. Увидев меня, он подозвал меня к себе, и мы сели в лифт.

На сто шестом этаже мы вышли из лифта, разглядывая длинную светящуюся стойку бара слева, столы и кабинки справа и танцпол прямо впереди. Диджей играл попурри из Chemical Brothers и Velvet Underground. Мы с Маркусом пошли в бар за коктейлями.

Мы заказали четыре порции, по две на каждого, и стали смотреть на женщин, собравшихся вокруг бара. Я был лысым, вышедшим в тираж музыкантом, а Маркус напоминал Дэвида Линча, только ниже ростом и больше похожего на бомжа, но каким-то образом нам обоим удавалось встречаться с прекрасными женщинами. Мы носили старые костюмы, пахнувшие «Армией спасения». Мы напивались и ужасно танцевали. Мы рассказывали очень плохие шутки. А к концу вечера мы обычно находили пьяных женщин, которых удавалось на время очаровать.

Мы прошли с коктейлями мимо танцпола и поздоровались с диджеем, который поставил трек с ситаром и брейкбитом, потом сели в кабинку рядом с нашими подругами Флоренс и Бет. Флоренс была шотландской писательницей с темно-русыми волосами, носившей платья времен Эйзенхауэра и роговые очки. Бет – миловидной ирландкой-редактором с длинными рыжими волосами, которая жила с мужем, получившим грин-карту, в маленькой квартире-студии в Трибеке. Маркус отставил свой коктейль и сказал:

– Флоренс, пойдем перепихнемся в туалете!

Они уже несколько месяцев то встречались, то не встречались.