Моабитская тетрадь - [10]

Ждала я сотни лет

И вырвалась в горах

На волю, в мир, на свет.

Накопленную страсть,

И ненависть мою,

И счастье каждый час

Всей мощью волн пою.

Теперь свободна я,

Привольно дышит грудь, —

Прекрасна жизнь моя,

Надежен дальний путь.

Я солнцу песнь пою,

Над рабством я смеюсь, —

Вот почему шумлю

И бурно вдаль стремлюсь».

28 октября 1943

ДОРОГИ

Амине

Дороги! Дороги! От отчего дома

Довольно гостил я вдали

Верните меня из страны незнакомой

Полям моей милой земли.

Забыть не могу я Замостье родное

И ширь наших желтых полей.

Мне кажется часто — зовут за собою

Глаза чернобровой моей.

Когда уходил я, дожди бушевали;

Подруга осталась одна.

Не капли дождя на ресницах дрожали

Слезу вытирала она.

С тревогой родные края покидая,

Полсердца оставил я там…

Но, вместе с любовью, и воля стальная

В дороге сопутствует нам.

Дороги, дороги! Людские мученья

На вас оставляли следы.

Скажите, кому принесли огорченье,

Кого довели до беды?

Дороги! Чье смелое сердце впервые

Над вами стремилось вперед?

Надежда крылатая в дали чужие

Кого, как меня, занесет?

Мы странствуем смело. Так юность велела.

И гонят нас волны страстей.

В далеких краях проторили дороги

Не ноги, а чувства людей.

Я с детства, бывало, пускался в дорогу,

Бродягой считая себя.

Тот юный «бродяга» к родному порогу

Вернулся, отчизну любя.

И снова, дороги, в сторонку родную

Ведите из дальних краев.

Я в думах тревожных, по милой тоскуя,

Лечу под отеческий кров.

Октябрь 1943

РУБАШКА

Дильбар поет — она рубашку шьет,

Серебряной иглой рубашку шьет.

Куда там песня! — ветер не дойдет

Туда, где милый ту рубашку ждет.

Бежит по шелку девичья рука,

На девичье лицо тоска легла.

Сердечной тайны шелковый узор

Ведет по следу быстрая игла.

Атласом оторочен воротник,

И позумент на рукавах, как жар.

Как будто всё сердечное тепло

Простой рубашке отдает Дильбар.

В любом узоре слез не сосчитать.

За каждой складкой прячется тоска, —

Пусть носит тайну девичью джигит

У сердца, возле левого соска.

Дильбар поет — она рубашку шьет:

Пускай рубашка милого найдет!

Пускай ее наденет удалец,

С победою вернувшись наконец!

Рубашка сшита. Может быть, вот тут

Еще один узор и бахрома.

Глядит Дильбар с улыбкой на шитье,

Глядит и восхищается сама.

Вдруг заглянул закат в ее окно

И на шелку зарделся горячо,

И кажется Дильбар, что сквозь рукав

Просвечивает смуглое плечо.

Но тут вошел какой-то человек,

Вручил письмо и сразу убежал.

Две строчки на листочке:

«Твой джигит

На поле битвы мужественно пал».

Стоит Дильбар, стоит окаменев.

Ее лицо белее полотна,

Лишь часто-часто задышала грудь,

Как на ветру озерная волна.

«Нет! — говорит. — Не верю!» — говорит.

И замолчала, тяжело вздохнув.

Лишь две слезинки показались вдруг,

На бахроме ресниц ее блеснув.

Затем рубашку тщательно свернув,

Дильбар идет, торопится, бежит.

В почтовом отделении она:

«Отправьте мой подарок», — говорит.

«Но он погиб! Не может получить…»

«Пускай погиб! Везите всё равно.

Пускай убит, пускай землей прикрыт,

Наденьте мой подарок на него.

В моей рубашке оживет джигит —

Сердечный жар в нем должен запылать.

Ведь я его любила всей душой,

Не уставала ждать и тосковать».

На почте люди слушали Дильбар

И согласились: девушка права.

Его нашли, одели — он воскрес.

Сбылись любви правдивые слова.

Восходит солнце. У окна Дильбар

Волнуется, возлюбленного ждет.

Джигит вернулся, ясный, как восход,

И в голубой рубашке к ней идет.

* * *

Ведь это сказка?

Да.

Но ты скажи,

Любовь моя, цветок моей души, —

Не ты ль меня зажгла лучом любви,

Как будто приказала мне: «Живи!»

Плясала смерть передо мной сто раз

На бруствере окопа моего.

Чистейшая любовь твоя сто раз

Меня спасла от гроба моего.

От ста смертей спасла. Из ста смертей

Сто раз я к жизни возвращался вновь.

И вновь в рубашке, вышитой тобой,

Встречал твою горячую любовь.

Октябрь 1943

ПОСЛЕДНЯЯ ОБИДА

С обидой я из жизни ухожу,

Проклятья рвутся из души моей.

Напрасно, мать, растила ты меня,

Напрасно изливала свет очей.

Зачем кормила грудью ты меня?

Зачем ты песню пела надо мной?

Проклятьем обернулась эта песнь.

Свою судьбу я проклял всей душой.

Ответь мне, жизнь: пока хватило сил,

Кто все твои мученья выносил?

Не я ли столько горя перенес,

Пока в моих глазах хватало слез?

Любая тварь вольна нырять и плыть,

Когда захочет жажду утолить.

А мне на смертном ложе не судьба

Запекшиеся губы увлажнить.

Не знал я дружбы… Мне сжимали руки

Оковы — не пожатия друзей.

И солнце в миг моей предсмертной муки

Мне отказало в теплоте лучей.

Пускай умру, но как перед концом

Я не увижу дочери моей?

Как умереть и не припасть лицом

К родной земле, к могиле матери моей?

Зачем в тюрьме я должен умирать,

Своею кровью раны обагрять?

Уж не за то ль, что землю так любил,

Ее тепла совсем лишен я был?

О жизнь! А я-то думал — ты Лейла.

Любил чистосердечно, как Меджнун,

Ты сердца моего не приняла

И псам на растерзанье отдала.

От матери-отчизны отлучен,

В какую даль заброшен я тобой!

Я горько плачу, но моим слезам

Не оросить земли моей родной.

Отчизна, безутешным сиротой

Я умираю тут, в стране чужой.

Пусть горьких слез бежит к тебе поток!

Пусть кровь моя зардеет, как цветок!

Октябрь 1943

ПОСЛЕ ВОЙНЫ

В мае опять состоится сбор,

Съедутся все друзья.

Звучно ударит в дно хрусталя

Алой дугой струя.

И перебьет застольный хор

Смех, словно шум ручья.