Мне так хорошо здесь без тебя - [4]

Как ни странно, я знаю, Анна все еще меня любит. Иногда я смотрю на нее через комнату или с лестницы, когда она возвращается домой после работы с пакетом тщательно выбранных продуктов, и меня накрывает волна воспоминаний, причиняя физическую боль. Теряя любовь к Анне, я терял и часть любви к жизни. Я должен вернуть эти чувства и не знаю, чего я жду. И сколько я – мы вообще можем ждать.

Глава 2

В конце сентября мне позвонил Жюльен. Сказал, что у него для меня почта и новости. Я, как обычно, отвел Камиллу в сад, купил в пекарне круассан и съел его, стоя у газетного киоска. Я тянул время перед тем, как взять в руки надушенный конверт.

Когда Лиза сообщила о своем грядущем замужестве, она спросила разрешения мне писать. Все это напоминает мне песню Сержа Генсбура «Je t’aime… moi non plus»[2]. Лиза – маленькая озорница, даже похожа на Джейн Биркин. Короче, то ли я мазохист, то ли просто дурак, но я разрешил. Только на адрес галереи, не домой.

Стараясь представить, какими будут эти письма, я воображал, что они выдадут тоску по мне, раскаяние, желание вернуть все на свои места. Я надеялся, что со временем они станут длинными, пылкими, неприличными, ведь когда она все-таки выйдет замуж, она тоже почувствует на себе тяжесть уз законного брака, убивающую либидо. В своих фантазиях я намеревался отвечать ей, собрался ограничить авантюру с «посланиями в бутылке» галереей, держать свои эпистолярные похождения подальше от дома. «Я скучаю. Мне грустно и пусто. Но наши отношения действительно не могли продолжаться».

Реальность оказалась далека от фантазий. Послания Лизы приводили меня в такое уныние, что я ни разу не ответил. Думал попросить ее перестать писать, но в этом было много ребяческого, вроде игры «палки и камни», и я не сделал и этого. Палки и камни могут сломать кости, но слова также причиняют боль.

Когда после семи лет безупречного поведения в браке вдруг поддаешься влечению, оступаешься и гробишь всю свою жизнь, меньшее, чего ты можешь ожидать от своей подельницы, это ответных чувств. Если, конечно, у нее вообще есть совесть.

Я привык считать, что Лиза хочет увести меня из семьи. Конечно, ее цель именно такова, иначе зачем она со мной. Я был слишком поглощен этой мыслью, чтобы сесть и подумать – а действительно, зачем? Но потом она ответила на этот вопрос сама. Ради секса. Ради новизны. Просто ради удовольствия. И это из уст американской журналистки – женщины, не отягощенной ни ханжеством своих соотечественниц, ни этическим кодексом своей профессии! Нет, адюльтер работает совсем не так! Она должна была испытывать ко мне роковое влечение, должна была хотеть познакомиться с моей дочерью, мечтать стать ее умопомрачительной мачехой – более высокой, ослепительной, экстравагантной версией родной матери. Чего она точно не должна была делать, так это сообщать мне между прочим за легким обедом в суши-баре, что она уходит от меня к какому-то лондонскому дизайнеру столовых приборов, какому-то пижону по имени Дэйв.

– Он называет себя Дэйв? – переспросил я, поперхнувшись. – То есть даже не Дэвид?

– Нет. Дэйв. – Лиза пронзила палочками горку васаби, как сердце. – Он очень милый.

– О, не сомневаюсь, с таким-то именем.

– Да брось. Ты тоже не великий оригинал, Ричард. – Она вздохнула и отодвинула тарелку. – Ты что, правда удивлен?

Вот тут у меня, признаться, отвисла челюсть. Этим я и ответил на вопрос.

– Когда ты вообще успела его подцепить?!

– Ричард, ты женат. У меня масса времени.

Она попросила счет, и мы пошли гулять вдоль Сены под ее щебетание о том, как она писала про этого человека статью для раздела «Стиль жизни» в «Геральд трибюн». Будто бы этот Дэйв изобрел пластиковый гибрид ложки с вилкой для английских ресторанов быстрого питания, хотя на те же лавры претендует некий выскочка из Норвегии по имени Ларс.

– В общем, для него это все большой стресс, – заключила Лиза, возясь с шарфом.

Когда женщина, в постели доводившая вас до слез, сообщает вам, что уходит к гордому изобретателю, скрестившему вилку с ложкой, вы ждете знака, когда начинать смеяться. Ведь это шутка, правда? Вы точно не ждете следующего признания: она не просто к нему уходит, она намерена стать его женой. Эту подробность я узнал, сидя на бетонной скамье над Сеной. Воняло мочой, шершавый бетон усеивало зеленое битое стекло.

– Я думал, ты не признаешь брак. Я думал, ты в него не веришь.

– Удивительно… – сказала она, смахивая на землю стекляшку. – Вот говорят, встретишь того самого человека – сразу поймешь. И это правда. У меня в голове что-то щелкнуло. И сразу стало так спокойно. Нет всей этой драмы, которая была с тобой.

Я поднял на нее изумленные глаза, ожидая увидеть заводной ключ между ее лопаток. Кто эта кукла и что она сделала с моей Лизой?

– Ты не сердишься? – спросила она, прижимая мою ладонь к своей щеке. – Ты ведь понимал, что это у нас не могло продолжаться вечно. Хотя и было хорошо. – Бесстыжим полуоткрытым ртом она поцеловала мою ладонь, поцелуй вышел мокрым. – Очень хорошо.

Она стала целовать мои пальцы. Я отдернул руку.

– Значит, ты серьезно.

Теперь настала ее очередь удивляться: