Мне снится королевство - [16]

И продолжает гладить.

— Душенька, и я бы закусил. Заголодал, панечка.

Перестала стрекотать машина, мастер поднялся, расправил плечи и вышел на кухню. Он сел за стол против меня. Теперь-то уж «душенька» Морта бросилась подавать еду. Загремела кастрюлями, тарелками.

— Как новый костюмчик служит, паночек?— спросил портной. — Барышни хвалят?

— Всем нравится...

— А ты думал — нет? Хо-хо... Ведь я в Вильне, большом городе портновскому делу обучался. У знаменитого мастера Ицика Шнейдера. Он и на министров шил, на генералов... А уж брал за работу — ух!.. Дорого брал Шнейдер, да было за что. Трудное у нас, парень, ремесло, тонкое. Вот и ценят его люди, уважают нас, мастеров.

Я только головой кивал. Конечно! И я уважаю Матаушаса, его работу.

Морта внесла обед: тарелку с ломтями хлеба, белый творожный сыр, кусочек масла на блюдечке. И как всегда — миску с картофельной кашей. Смотрю: Матаушас себе накладывает целую горку и ест так, что любо-дорого глядеть. А я размазываю ложкой по тарелке серую бурду, не могу поднести ко рту.

— Ох ты, солнышко, дитя малое, кушай поскорей, я тебе добавки дам, — уговаривает Морта.

— Ты — наш человек, скажешь правду, — заговорил мастер. — Вот и скажи, хорошо ли Симонас коров пасет? Что-то наша Безроженька плохо доиться стала. Уж не ложатся ли коровки в полдень на лугу? Что скажешь, паночек ласковый?

Вот тебе и Мурлыка! Не знаю, что и говорить. Я нахмурился, положил ложку возле миски с картофельной кашей и с важным видом ответил:

— Дядя Симонас за нашими коровами смотрит как за своими! За день так выгуляет, что бока раздуваются. А ваша Безрога больше всех ест, с чужих огородов хапает. За ней одной и носимся целый день. То она в клевер, то в овсы, то свеклу хрупает... Не корова, чисто бес, даром что без рогов...

Мастер переглянулся с женой. По-моему, сердито. Что же это я — так просто взял да выложил всю правду! Все из-за каши, сизой картофельной бурды, будь она неладна...

— Ну нет, солнышко, дитя малое, — обиженно сказала Морта и положила себе каши. — Такой коровы, как наша Безроженька, во всей округе не найдешь. Больших денег она стоила, но за такую не жалко и больше заплатить. Очень уж она молочная, только присматривать за ней надо, обихаживать лучше... На то и пастухов нанимают...

— Ведь я стараюсь, тетя Морта, — сказал я и встал из-за стола.

Случайно бросил взгляд в угол и замер. Вот это да! Весь угол завален лоскутками. Это обрезки, которые остаются, когда мастер раскраивает материал. Пестрые, разноцветные, яркие, валяются в углу и никому не нужны. А мне бы пригодились, для убранства тронного зала...

— Ты чего в угол уставился? — спросил Матаушас. — Мышь увидел, что ли?

— Лоскутки, дядя...

— Это «душенькино» хозяйство. У нее проси.

— На что тебе? Мама велела? — поинтересовалась Морта.

— Нет, не мама... Мне самому хочется...

— Гм... — Мотра задумалась. — Я ведь коврики из них плету, дорожки. Но ты возьми. И не носись, как бес, за нашей Безроженькой. Ну, пожует клеверка, ну, полакомится свеколкой... А ты не видал, и все тут. Понял, солнышко?

В том-то и дело, что я понял. Понял и растерялся. Лоскутками откупиться хочет. Вот так «душенька»!

— Спасибо, тетя Морта, — сказал я. — Не надо мне. Я передумал...

Портной положил мне руку на плечо:

— Смешной ты, паночек, ей-богу. В точности, как твой батька. Ты послушай, что тебе старшие говорят. Всякая живая тварь старается урвать кусок пожирнее. Да покрупнее, паночек. Так уж от сотворения мира заведено, и по-иному быть не может. Что же ты обижаешься, парень?

— Симонас не так говорит, совсем-совсем не так, — буркнул я и выбежал в сени. Взял свой кнут и припустил со всех ног домой.

— Мама, дай поесть! — крикнул с порога.

— Опять голодный? Да ведь у Матаушаса дом — полная чаша. И колбас накоптили, и сала. Вот так «душенька», хлопотунья, — покачала головой мама. — Неужто не кормили?

— Опять это хлебово сунули, картошницу противную...

— Не говори так. Надо есть что дают. Про еду не говорят «противная»!

Хоть и рассердилась мама, а все же дала пообедать. Еще бы! Ведь это жареные голавли, те самые, которых поймал Симонас. Я и правда пальчики облизал — до того вкусно их приготовила моя мама. А она выносит еще кусок, заворачивает в бумагу.

— Это отнесешь Симонасу, — говорит мама. — Почему он сам не пришел своих рыбок отведать?

— Симонас не такой!

— А какой он, по-твоему?

— Если сложить вместе Матаушаса с его «душенькой», далеко им до Симонаса будет...

— Что-то я тебя не пойму... При чем тут Матаушас?

Я не знал, сказать маме про лоскутки или нет. Лучше не говорить — ведь я их не взял. Поэтому я махнул рукой и выбежал во двор. На минутку заскочил в сад, набрал паданцев, покружил возле непростой груши. Понюхал ее единственный плод, пощупал. Груша твердая как камень. До осени никак не поспеет, это ясно как дважды два... Хорошо бы еще наведаться в королевство, но недосуг. Пора к Симонасу — ведь я сегодня его единственный помощник.

— Жил, Пранукас, в одном королевстве человек, и звали его Бездольным...

Пятронеле не отпускает меня, хотя корова ее Пеструшка уже подоена и отдыхает в хлеву, хотя выпито парное молоко и до крошки истреблен рассыпчатый пирожок с сахарным «снежком». Без сказки я не уйду от Пятронеле. Не уйду, как ни набегался, ни устал за день, как ни саднит наколотая нога.