Мне повезло вернуться - [26]

— А че пешком сюда? А сопровождающий где?

— Высадили у эвакопункта, сопровождающий уехал. А там сказали, что «вертушек» сегодня не будет.

— Кто сказал?

Мне невдомек, чего он до меня докапывается, чего допрашивает. Какая, блин, тебе разница, кто сказал? Какой мне смысл врать-то?

Чуть меньше чем через год я снова окажусь на кабульской пересылке, возвращаясь в Гардез — теперь уже из баграмского госпиталя. Тогда мне, прослужившему почти полтора года, будет уже до того, чтобы вникнуть в устройство пересылочной жизни. Понять, что здесь одно из мест, где собирается человеческая пена Ограниченного контингента. Те, кто не смог пристроиться на «теплое» место в госпитале, но и в часть возвращаться не спешит. И плещется здесь эта пена порой месяцами… Тогда мне станет понятно, почему на каждого бойца, кто пытается проникнуть на пересылку самостоятельно, здесь смотрят с подозрением.

Но это будет через год, а сейчас я ничего этого не знаю и не понимаю. Впрочем, инстинктивно решаю «подстраховаться», отвечая на вопрос караульного, кто мне сказал про «вертушки»:

— Полковник Картошкин.

Вот как оно бывает! Вот ведь где пригодилось «знакомство» на пересылке!

Видно, про Картошкина этот вояка слышал что-то. Сработало!

— Ладно, проходи…

Как прошел остаток дня и ночь на пересылке, как вообще устроена жизнь в этом до некоторой степени уникальном «углу» Афганистана — отдельная тема. Но лучше вернусь к ней в другой раз, когда смогу рассказывать с позиции наблюдающего за этой «пеной» со стороны (или свысока). А пока пришлось в ней вдоволь побарахтаться.

Для начала в столовую решил не ходить. И правильно сделал — наблюдал потом, как менее предусмотрительные мои «одногодки», пошедшие-таки на поводу у голода и припаханные, естественно, нарядом по столовой, полночи колупались с мытьем посуды от ужина, выносом помоев и так далее. А там и завтрак подоспел… Ну его на хрен — к голоду я привык, а ишачить на каких-то чмырей неохота.

С выбором палатки для сна раздумывать тоже не пришлось. Я поначалу сунулся в одну, где были хоть матрасы. Но вскоре оказалось, что на пересылку как раз пришло несколько больших партий дембелей. Днем они, видно, группировались где-то в другом месте, но к ночи стали расползаться по всем «приличным» палаткам. Одной ногой эти парни уже были на гражданке, но другой еще прочно стояли на земле Афганистана. И смысл существования молодых солдат видели по-прежнему только в одном — «шуршать».

Сбегав раза три за водой и выполнив еще несколько поручений, я понял по их взвинченно-куражистому состоянию, что не успокоятся они за всю ночь. Такая перспектива меня не устраивала — отказаться еще и от сна я был не готов. Короче говоря, из «цивилизации» я потихоньку свалил и остаток ночи пролязгал зубами на металлической сетке, пытаясь хоть как-то укутаться оставленной здесь кем-то шинелью.

В госпиталь меня увезли в октябре, когда ни бушлатов, ни зимних тельников еще не выдали. Соответственно, и выписали в том же, только вот уже в ноябре. А это, как говорится, две большие разницы. К счастью, в палатке оказались еще несколько таких же «хитрецов», и мы, сдвинув железные кровати, всю ночь жались друг к другу, как щенки, в поисках призрачного тепла. Зато никто не «строил», а временами удавалось-таки на некоторое время «отрубиться»…

В общем, ночь провел вполне сносно. Правда, утром, спросонья, нас застукали «на месте преступления» (как же, закосили от исполнения своего «шнуровского» долга…). Наказание, впрочем, оказалось довольно мягким — отправили убирать бардак, оставшийся в палатках, где ночевали дембеля. Среди этого бардака обнаружилось и несколько почти полных пачек печенья «Pettit Berre», полбанки ветчины «Ham», банка сгущенки и бутылка минералки. Все эти «сказочные богатства» из магазина «Внешпосылторга», которые улетающим дембелям были уже не нужны, для нас стали просто манной небесной. Так была решена проблема голода, уже дававшая себя знать — в предыдущий раз я ел накануне утром, еще в госпитале.

Все-таки нет худа без добра.

Ободренный этой неожиданной удачей, отправляюсь к КПП, намереваясь двинуть на взлетку. И тут воздух наполняется каким-то необычным звуком. Какой-то топот, шарканье, позвякивание. И какая-то необычная энергия — как на море, когда приближается волна. Оборачиваюсь… Это и впрямь волна. Зеленовато-голубая, с белесыми вкраплениями, поблескивающая на солнышке, она движется из глубины пересылки в сторону КПП… В колонну по четыре идут человек сто или больше дембелей. На зеленом фоне парадок колышутся над строем лихо заломленные на затылок голубые береты. Большинство в колонне наши — десантура! На парадках белеют причудливо извивающиеся аксельбанты, сплетенные из парашютных строп. На груди у многих поблескивают медали. Голова колонны уже вытянулась за КПП, а хвост еще не показался из-за ближайших палаток.

Сколько же их! В этот момент все окружающее перестает существовать, становится мелким, незначительным и сиюминутным. Нет больше ни пыльной пересылки, ни голых кроватей, ни уродов-часовых. Уже неважно, что ночью именно эти дембеля не давали нам покоя. Нет сейчас ни Кабула с пересылкой, ни Гардеза с бригадой… Сейчас вся жизнь, все мысли, все чувства, центр самой жизни сосредоточился в этой колонне. Это — цель, это мечта, это будущее. Это то, ради чего живет, выживает здесь каждый из нас. Каждый день, сколько бы кто ни прослужил, мысленно мы вот так же идем к самолету, который унесет нас отсюда.