Мне нравится твоя ложь - [16]
― Чего ты хочешь от меня? ― с трудом сглатываю я.
Минет? Трахнуться? Это единственные вещи, которые я могу дать.
Его дыхание ласкает мой висок, нежно шевеля волосы.
― Я просто хочу поговорить.
Это вызывает у меня усмешку. Он может преследовать меня, и я могу трахнуть его, но, по крайней мере, мы можем быть честными.
― Тогда почему ты вторгся в мое личное пространство?
Вежливость ― это банкнота в десять долларов, брошенная на сцену. Но за нее стоя и придерживая дверь открытой, пародируя манеры джентльмена, он может убраться из моего личного пространства. Он может перестать заставлять мое сердце биться слишком быстро, и мою кожу становиться липкой и горячей.
После паузы он делает шаг назад. Не далеко, но достаточно для того, чтобы я снова смогла дышать. Я поворачиваюсь к нему лицом и снова сталкиваюсь с этим чувством дежавю узнавания. Разве я не встречала его раньше? Я бы вспомнила это лицо, его твердость, черт, намек на уязвимость в его темных глазах, но у меня есть странное ощущение, как будто я ему доверяю, хотя он чужой.
Очевидно, что я не могу доверять этому чувству.
Я считаю, что побег от него бесполезен. Для меня он слишком быстр. И я не хочу увидеть, что произойдет, когда он разозлится. И к тому же я рискую тем, что приведу его к мотелю, к Кларе.
Не то, чтобы я могла натравить на него копов, по крайней мере, не без ответов на кучу других неудобных вопросов. Вместо того я позволяю ему взять сумку, когда он двигается, чтоб забрать ее у меня. Без разрешения, конечно. Он закидывает ее себе на плечо в манере темной параллельности рыцарства. Он отпустит меня только, когда будет готов.
― Я не собираюсь причинять тебе боль.
Его взгляд остается на мне, когда мы стоим перед домом Кенди с паршивыми квартирками. Это здание, эта земля видели насилие и прежде. Я чувствую эти вибрации через бетон. Это произойдет снова, но, надеюсь, не сегодня.
Я сжимаю руки; ненавистно чувствовать себя беспомощной.
― Тогда пойдем. На людях.
Когда он не отвечает, я направляюсь обратно в клуб. Он шагает рядом со мной.
Многолюдность ― это слишком щедрый комплимент для этой улицы. Никто не прибежит на помощь, если я закричу. Но это лучше, чем разрешить ему провожать меня до дома. Намного лучше.
― Расслабься, ― говорит он, сухо и почти печально. ― Если бы я хотел трахнуть тебя, я бы сделал это в клубе.
И если бы он хотел меня убить, он мог бы это сделать сто раз. Он следил за мной. Я все еще жива. Но я не могу расслабиться. Пока мне интересно, следил ли он за мной в другие дни и что он видел. Кого он видел.
― Многие парни хотели бы получить на халяву.
Он следовал за мной до дома? Я должна предположить, что нет. Должна верить, что она в безопасности, иначе нет смысла.
― Я всегда буду платить, ― говорит он, немного дразнясь, и я знаю это. ― Клянусь.
Сейчас это больше, чем деньги. Это дистанция. Он провел линию на песке. Как бы говоря, что ему нужна эта линия, как и мне тоже.
― И чаевые, ― говорю я, потому что тоже умею дразнить.
Его улыбка всегда как утренний рассвет, медленная и теплая, провожает холод ночи.
― Не просто чаевые, правда.
О, Боже мой. Я закатываю глаза, но тоже улыбаюсь.
― Так о чем ты хотел поговорить?
― Много о чем, ― говорит он, поймав мою руку. ― О том кого ты боишься.
Я вздрагиваю. Я боюсь Байрона. Боюсь своего отца. Боюсь всех.
― Что заставляет тебя думать, что я кого-то боюсь?
― Я вижу, когда девушка в беде. И это ты.
― Так ты здесь, чтобы спасти положение?
Скорее всего, он погубит себя. Да, человек он упертый, но у моего отца в команде чертова армия. Кип должен найти другую девушку для преследований и беспокойств. Другую для использования. Другую для защиты.
― Я не могу быть такой, как ты хочешь.
― В действительности ты не знаешь, чего я хочу, дорогая. Ты бы гораздо больше испугалась, если бы узнала.
***
Шесть месяцев назад
Я по-прежнему нагнута над столом лицом вниз, когда слышу, как открывается дверь. Я напрягаюсь. А если это гость? Но потом я слышу шаги своего отца, один шаг легкий, один тяжелый, скрип трости.
О, Боже. Я молюсь, чтобы он ушел.
Байрон продолжает трахать меня. Его толчки не меняются совсем, не быстрее, не медленнее. Ему всегда нравится трахать меня так, и он это делает. Мой отец не может его остановить. Мой отец его не остановит.
Один легкий, один тяжелый, скрип трости. Отец подходит ближе.
Он должен увидеть меня сейчас, должен узнать, что происходит. Он продолжает подходить к нам ближе. Легкий, тяжелый, скрип.
И останавливается.
― Сер?
Дыхание Байрона тяжелое, речь краткая. Слово «сер» ― это пародия на уважение, так как он трахает дочь этого человека над его же столом. Его член вторгается в меня, разрывая меня.
― Байрон, ― мой отец звучит устало и невероятно старым. ― Наши документы. Посмотри их.
Документы смяты в моих руках. Испачканы тушью, что размазывается по моим щекам. Они испорчены.
― Почти закончил, ― говорит Байрон, ворча.
Я дрожу от отвращения, мой отец здесь и наблюдает за этим, но кажется, что моего жениха это никак не смущает. Я нечто омерзительное, а не будущая жена или любимая дочь. Я ― домашнее животное, вынужденное побираться для своего обеда. Это даже не брезгливость к моему отцу или Байрону, это отвращение к себе, пожирающее меня изнутри. Я позволяю им делать это со мной. Не сопротивляюсь. Я не могу бороться. Если я это сделаю, будет больно не только мне.
