Мне было 12 лет, я села на велосипед и поехала в школу - [28]

— В третий раз он мне дал очень много. Я до сих пор нахожусь под их действием, даже сейчас…

Она говорила очень медленно. Иногда я ее спрашивала: «Ты хочешь бутерброд?» Она с сонным видом отвечала: «Нет». У меня голова работала очень ясно, я была вся в напряжении, а она как в тумане.

— А что ты делаешь целый день?

Он поручил мне объяснить ей, как функционирует тайник. Надо затаиваться, когда слышишь шум, отвечать только в том случае, когда он скажет «это я». Две лампочки, одна послабее, другая посильнее, которые надо выкручивать, чтобы погасить, этажерка, гигиеническое ведро, консервные банки, из которых надо было также пить сок, канистра с водой. Хлеб, который плесневел так быстро, маленькая кофеварка и растворимый кофе, который он давал время от времени, но не было сахара! Он был против, сахар полагался только ему, конечно же! Мне он давал изредка три огрызка сахара, и я должна была довольствоваться этим.

Летиция слушала меня пассивно. Но я все-таки была рада, что она проснулась, я столько времени ждала того, что смогу поговорить с подругой! Но было видно, что ей тяжело бодрствовать.

— Все-таки у тебя есть телевизор?

— Нет, это не телевизор, он работает только с игровой приставкой. Если бы у меня был телевизор, я бы могла узнавать новости. Но во всяком случае я знаю, что нахожусь в Бельгии.

Этот первый день вместе с ней не оправдал моих надежд. Она была наполовину сонная, ее серьезно накачали наркотиком. На следующий день она была не намного лучше, у меня было впечатление, что я говорю сама с собой.

Я показала ей свой портфель, который мне повезло сохранить, и мои уроки. Я ей сказала, что писала письма родителям.

— Ты думаешь, я потом тоже смогу писать?

— Знала бы ты, сколько я промучилась, чтобы наконец иметь возможность писать, я так здесь скучала, что мне было просто необходимо иметь кого-то, я хотела подругу…

В тот момент она не отреагировала. Она была в таком затуманенном состоянии, что даже не подумала сказать мне: «Ну и дура же ты, выходит, я здесь из-за тебя оказалась?»

Она мне рассказала, что он говорил ей: «Злой шеф желает тебе зла, а я тебя спас…»

— Мне он говорил то же самое!

Но я даже не задавала себе вопросов по поводу такого сходства. А ведь оно должно было навести меня на мысль, что этот мерзавец все напридумывал. Летиция кемарила остаток времени. Я скучала. Мне страшно хотелось выйти отсюда. Нам было тесно. Я сложила как могла все вещи в ногах и спрашивала себя, как мы сможем устроиться вдвоем в этой крысиной норе. Ведь я и одна тут задыхалась. Это заточение было пыткой. Я была еще ребенком, и мне была необходима свобода. Я хотела играть в мяч на улице. Бегать. Здесь я постепенно сошла бы с ума. А может быть, уже становилась полоумной. Грязь, мои омерзительные шортики, моя черная от грязи рубашонка. И этот электрический свет, который я никогда не выключала ночью, потому что безумно боялась темноты.

В какой-то момент я подумала, что вдвоем мы могли бы спастись. Когда я пыталась сдвинуть с места эту дверь, у меня не было больших сил, но мне все же удалось подтолкнуть ее настолько, что почти можно было просунуть голову. Вдвоем мы наверняка могли бы ее открыть. Но потом я разочаровалась в этой идее и даже не говорила о ней с Летицией. Он тогда страшно меня отругал, а если мы примемся за это вдвоем и нас постигнет неудача, он может по-настоящему взбеситься и отлупить нас. Летиция была крупнее меня, но я чувствовала, что психологически — возможно, из-за наркотика — она была менее выносливой, чем я, чтобы противостоять возможному избиению. Но даже если предположить, что нам удастся открыть дверь и мы сможем выскользнуть из тайника, остается лестница, закрытая на ключ дверь и две комнаты на первом этаже, через которые надо пройти к входной двери, также запертой на ключ. Все это, да при том, что мы не могли точно знать, не затаился ли он в каком-нибудь углу и не накинется ли он на нас со своей пресловутой «бандой шефа».

Я пыталась как-то получше обустроить наш быт в тайнике, но это было трудно осуществимо. Летиция все время лежала на матрасе полусонная, я не знала куда приткнуться. Там и для одной-то не было места, а вдвоем мы теснились, как сельди в бочке. Иногда она мне что-то говорила, и я все время ждала, раздумывая немного — но не слишком — над той глупостью, которую я совершила, попросив себе подругу. Я не знала, что он будет обращаться с ней так же, как и со мной.

Когда он спустился в подвал, то приказал мне:

— Так, ты останешься здесь!

Я слишком хорошо знала, что он будет с ней делать, но где-то в уголке моего сознания я говорила себе, что по крайней мере на это время он оставит меня в покое. Позднее я понимала, что в моем отношении было нечто мазохистское, когда я испытывала подобное облегчение, но за последние две недели я стала такой ненормальной и так намучилась… Он насмехался над моими страданиями, истекала ли я кровью или нет, кричала ли я от боли или нет, это чудовище все равно делало что хотело.

Я ждала, что рано или поздно он опять примется за меня, и поэтому маленькая передышка была мне очень кстати. Когда он приказал мне: «Ты останешься здесь», у меня чуть не вырвался вздох облегчения. Это грустно, но так было.