MMMCDXLVIII год - [42]

Наконец Иоанн показался; народ отхлынул от него как морская волна от берега. Только двое неизвестных, в плащах и красных шапках, как прикованные к угольным ступеням крыльца, стояли, не двигаясь с места.

— Здравствуй, Царь! — произнесли они вдруг, таким голосом, который казалось поразил слух Иоанна. Не останавливаясь, окинул он их взорами, сел в колесницу и поехал.

Не сходя с места, неизвестные проводили Иоанна взорами.

— Он не узнает старых знакомых! — сказал один из них злобно.

— В государственных заботах потерял память! — отвечал другой.

— Первый прием сух.

— Чорт нас понес на сухую землю!

— Правда твоя. Не соваться бы огню воде в родню.

— Однако ж во что бы ни стало, а я доложу о себе!

Они скрылись в народе, который потянулся вслед за колесницей царской. Быстро пронеслась она по великой площади и широкой улице, которая тянулась на набережную. Подле крыльца Сбигорова дома, шелковые возжи натянулись как струны, кони осели, колесница остановилась. Иоанн вышел, и исчез в блеске освещённой галереи.

Народ снова ожидал появления его, с тем же любопытством, как у дворца.

Солнце уже садилось. Смотря с набережной на восток, картина вечера была очаровательна; последние лучи отражались еще на верхнем значке кораблей плывущих по Босфору, и на золотых шарах высоких игл Китайского дворца, в бывшей Скутари. Тих был вечер, как на холмах Крита, когда нежная, легкая Ора плавала по благовонному воздуху.

Уже становилось темно, когда Иоанн вышел от своей невесты. Сопровождаемый отцом её и сопутствующими, он сошёл с крыльца и подходил уже к колеснице свой, как вдруг раздались подле него опять те же громкие слова:

— Здравствуй, Царь!

Торопливо сел он в колесницу, и жеребцы понеслись.

Прибыв во дворец, Иоанн потребовал к себе Сбигора-Свида и приказал ему, чтоб во время выездов две охранных сотни всегда сопутствовали его и не допускали приближаться к нему народу.

— Между мною и народом должно быть войско! — сказал он и пошел в опочивальню.

По данной власти Сбигор-Свид делал распоряжения и приготовления к свадьбе, соображаясь единственно с сею главною необходимостью. Все прочее как будто не касалось до Председателя Верховного Совета и до самого судилища; все Верховные Совещатели были удалены от дел.

Исполнительная часть занялась только поручениями отца Клавдианы; правление царства сделалось для всех постороннею вещью, как в день древнего Еврейского шабата, когда закон воспрещал и нравственные и физические заботы и о частном и об общественном благе.

Настал великоторжественный день венчания Властителя Иоанна с Клавдианой. Рано пробудилась невеста.

Беспокойство чувств сгоняло пугливый сон; в продолжении всей ночи, как ласточка вился он около очей Клавдианы и отлетал, когда из волнующейся груди вырывался продолжительный вздох, когда начинало стукать сердце, или, когда внутренний пламень вспыхивал на ланитах и пробегал как пожар по всему телу красавицы.

Будущая почетная наперсница будущей Царицы Босфоранской стояла уже подле её ложа.

— Вставайте, Клавдиана, — сказала она, — родитель ваш желает, чтоб вы скорее назначили сами достойных составлять двор и дружину Царицы.

Вскоре в зеркальной стене отразилось все, что от начала до конца мира было и будет предметом восторгов и первою мыслию первой песни каждого певца.

Клавдиана одевалась.

Её разговоры с наперсницею касались до выбора в свиту её дев и женщин из всего родства и знакомства.

Пристрастие, как судья всех выборов, припомнило Клавдиане и её наперснице, холодные взоры, колкие слова, обидные для самолюбия достоинства, лесть, угодливость, и все, чем одни могут нравиться, а другие нет.

Долго продолжался бы этот нерешительный выбор, если б отец Клавдианы не присылал несколько раз напоминать о времени, и не пришел сам сказать, что ему пора уже идти к Иоанну, для представления списка свиты Царицы. Наконец список был готов; целый лист, наполненный именами почетных Босфораном, назначенных быть спутниками новой планеты, вручен был Сбигору, и он отправился, но дворец.

Распоряжения были утверждены, во всей силе.

Около вечера весь Босфоран, извещенный о бракосочетании Царя, стекался на средней площади. Весь путь торжественного шествия от дворца до храма Вознесения был уже огражден тройными рядами Славянских воинов двенадцати охранных царских полков.

Посредине площади было устроено возвышение, под бархатным навесом, с золотыми кистями и махровыми коймами; между сим возвышением и храмом были сооружены торжественные врата. Столбы, своды и образы, представляющие Словению, окруженную мудростью, верой и славою, выделаны были из разных трав и цветов, в роде мозаиков.

Весь путь шествия был устлан розами, лаврами и миртами; по обе стороны, перед рядами воинов стояли попарно юноши и девы в белых одеждах переплетенные цепью из цветов.

Вся пустота между строениями и торжественным путем наполнилась народом. Она казалась мостовой, выложенной не камнями, а человеческими головами. Чудный гул тихих общих разговоров уподоблялся вихрю, пролетающему чрез лес перед приближением грозы: Вдруг громкий залп из орудий, возвестил шествие Царя и невесты. Удар повторился перекатами между берегами Босфора, и повсюду водворилась тишина.