MMMCDXLVIII год - [36]

Без всякого внимания к окружающим предметам, он уже сходил по лестнице, как вдруг кто-то подошёл и сказал ему:

— Вот Градоначальник!..

— А! я очень рад узнать об ней от него самого! — произнес вдруг Сановник Иоанна; вскинул голову и опомнился. Пред ним стоял Правитель города.

— Здравствуйте, г. Правитель, — сказал он, — я отравляюсь в Босфоранию, к Государю. На вашем попечении, до приезда посланных царских, остаётся Царевна Галльская, невеста Государева. Больше мне кажется нечего говорить.

— Обязанность моя мне известна, — отвечал Правитель.

— Прошу извинения, что без вас, по неволе распорядился я в доме вашем как хозяин.

— Я бы обиделась, если бы вы иначе поступили.

— Этому было причиною и то, что в целом доме я не встретил никого кроме девушки, которая кажется лишилась рассудка.

— Это к несчастию дочь моя, отвечал хладнокровно старый Градоначальник.

— Дочь Ваша? Я бы не сказал так равнодушно этих слов.

— Что же делать! Слепая глупость не верит чужим глазам, вырывается из рук, бежит, и ударившись обо что-нибудь головою, по неволе теряет память и чувства.

— Мне кажется, то, что я сегодня видел не подходит под это правило. Не от ваших понятий и снисходительности зависит в этом случае разница между умом и глупостию. У сердца есть свой рассудок, который для счастия жизни не уступает расчётам холодного ума.

После сих слов царский Поверенный оставил Градоначальника. Вскоре быстрые лошади вынесли его коляску за город. На дороге Босфоранской заметно было только одно густое облако пыли, которое неслось к востоку как вихрь, а наконец совсем исчезло в горе покрытой густым лесом.

КНИГА ТРЕТЬЯ

Часть седьмая

Ты бережешь надежды свои как векселя, за которые думаешь получить наличное золото; утонешь, погибнешь в богатстве, если счастие выплатишь тебе хоть по одному проценту на 100.

XIII

Исчезла в Босфорании беззаботность, столь сродная уверенности в общем спокойствии. Молва о странном недуге Властителя, о неизбежной войне, об Эоле, росла как герой древних Русских сказок. Возмущенное воображение порождало чудовищ, которых некому было истреблять. Страх овладел сердцами.

На широкую среднюю площадь смотрели, как на место будущей казни; на улицы как на русло кровавых рек.

Народ унывал, а войско напротив, как будто очнулось от забывчивости; необузданный восторг от слов Иоанновых нарушил управу.

Воевода представил Иоанну о необходимости примера строгости для обуздания своевольства; но ответ: воин не баба! вручил все надежной воле и покровительству судьбы.

Странные слухи стали возмущать спокойствие Сбигора-Свида и прекрасной его, дочери; хотя причина перемены Иоанновой для них казалась понятною; но новость о какой-то войне не согласовалась с догадками. Подтверждаемая всеми болезнь черная немочь, также страшила их; но так как у людей богатых самолюбием, я, есть всему начало и причина, то Клавдиана более и более уверялась в могуществе своей красоты. Она помнила все слова, все взоры Иоанна, и ту минуту, в которую проезжающий Властитель не сводил с неё глаз, а улыбка на устах его казалась ей бессмертною.

Так как отец её от сбывшихся переворотов ничего еще не терял; то равнодушие его и мнимое спокойствие на лице, принято было некоторыми за твердость подобную скале, которая не боится моря. Утлые челны предчувствуя бурю, старались уже приставать под покров её, а большие суда, опустив паруса, остановились на мертвом якоре.

На третий день у Сбигора-Свида был тихий вечер. Во время тихих вечеров, главным занятием собрания, посреди гостиной, где столы были уставлены всем что, только изобрела роскошь угощения, были общие разговоры, чтение, музыка, пение, и рассказы о новостях и открытиях всемирных.

На сих вечерах опытность была восприемницею рождающейся славы молодых любимцев наук и художеств; одобрения поощряли их к трудам, а общее мнение открывало в них истинное направление к совершенству.

Труды людей одинаково уважались, клонились ли они к общей пользе, или к общему увеселению; ибо открыть истину, прогнать с лица мрачную задумчивость и заставить забыть горе, которое везде, преследует человека, считалось равною заслугою пред справедливым судом ума.

Гости уже собрались. Поэты, певцы и музыканты, готовили свое воображение, свое искусство, и все, чрез что душа напоминает о таинственном своём существовании.

Вообще на всех лицах не было видно прежней веселой улыбки, а наружность Клавдианы отличалась от всей красоты и томностью; необыкновенная задумчивость её была заметна; никто еще не встретил в тот вечер черных пламенных очей её. Они скрывались под длинными ресницами и ни на что не хотели смотреть.

Уже взоры всех отклонились невольно от Клавдианы на молодого человека, который приложил к устам своим древний рожок, из которого вылились нежные, томные звуки, как горькие слезы молодой Славянки, тоскующей по своему другу.

Вдруг в передних покоях раздался шум и скорые шаги бегущих доложить хозяину, что посланный от Властителя ожидает его. Все умолкли; общее внимание обратилось на смущенного Сбигора-Свида, который торопливо вышел из залы. Все окинули друг друга взорами недоумения и удивления; румянец Клавдианы обратился в пламень.