Млечный путь - [96]

Шкет прижался к стене, но рядом оказалась открытая дверь, и в темноте кто-то стоял.

— Хозяин! — взвыл Шкет не хуже волка, — впусти странника, не дай сгинуть!

— Входи, «странник», — произнес женский голос, — а волков не бойся, человека они не тронут.

«Как же не тронут! Тебя, может, и не тронут, а из чужого запросто кишки выпустят!» — думал Шкет, ощупью пробираясь между ларями, мешками, корзинами, ориентируясь на запах женского пота — его-то он чуял хорошо, — пока не уперся в косяк еще одной двери.

— Входи, — сказала женщина и пропустила его вперед.

«Сейчас убежит подлюка, донесет!» — подумал Шкет, но она никуда не убежала, а вошла следом за ним. Была она высока ростом, худа так, что мослы выпирали, с длинными худыми руками и сутулой спиной. В избе пахло кислой капустой, какими-то травами, печеным хлебом, мокрыми половицами. Шкет вдруг ощутил сильную слабость, с трудом дотащился до скамьи и не сел, а упал на нее и тут же потерял сознание.

Очнулся он, наверное, часа через полтора-два. В избе под потолком горела керосиновая лампа, за тяжелым столом с толстыми ножками сидел широкоплечий бородатый мужик, руки его, как корни дерева, спокойно лежали на столе. Заметив, что гость пришел в себя, он слегка повернул голову и сказал густым басом:

— Собери, Мария, повечерять гостю.

Та самая женщина, одетая теперь в домотканое серое платье с глубоким вырезом, неслышно отделилась от печки, возле которой до этого стояла, и ушла за перегородку. Через минуту появилась снова и поставила перед Шкетом деревянную миску, положила ложку и горбушку хлеба. Шкет ощутил запах мясных щей, и у него снова закружилась голова. Преодолевая слабость, стал торопливо хлебать из миски, прикусывая хлебом. Он почти не сомневался, что видит чудесный сон и хотел одного, чтобы сон этот как можно дольше не кончался. Он быстро выхлебал щи, а сон и в самом деле на этом не кончился. Облизав ложку, Шкет аккуратно положил ее на стол и, с трудом припомнив, выдавил из себя трудное слово:

— Спасибо… — а подумав, добавил: — хозяин.

— На здоровье, — ответили ему.

— Что за хутор? — спросил он, помолчав. — Или, может, деревня такая маленькая? Или поселок? А далеко ли отсюда до Ворошиловского?

— Заимка это, — ответил мужик. — А до Ворошиловского верст двадцать будет.

«Неужто я столько пробежал?» — с радостью подумал Шкет. Ворошиловским назывался поселок при третьем ОЛПе, из которого он бежал.

— Ну и как же тебя звать-величать? — спросил мужик, а помолчав, добавил: — Или, может, у вас, как у собак, клички?

«Расколол! — ахнул Шкет. — Расколол, еще ни о чем не расспрашивая. А я-то хотел прикинуться геологом… Не иначе, бывший надзиратель».

— Владимир я. Владимир Ильич Петров.

— Ишь ты, — удивился мужик, — фамилию вспомнил! А статья у тебя какая?

«Точно надзиратель! Может, и сейчас еще служит».

— У меня-то? Так указник я… Был то есть. Вот срок отбыл… «Сейчас справку об освобождении потребует!» Но мужик ничего не потребовал. Усмехнувшись в усы, сказал:

— Ладно, переспишь у меня ночку, а там поглядим, что с тобой делать.

Он поднялся — огромный, кряжистый, кудлатый, с сильной проседью в волосах и бороде, головой, почти касающейся потолка.

— Сколько же лет тебе? Пятнадцать? Или, может, все семнадцать?

— Я… взрослый уже… — зачем-то произнес Шкет.

— Взрослый? А ты на себя в зеркало глянь!

Шкет привстал, повернулся и глянул в висящее на стене засиженное мухами старинное, в раме тяжелой зеркало. Оттуда на него и в самом деле смотрел не взрослый человек, а подросток с длинной тощей шеей, торчащими в стороны большими прозрачными ушами, словно крыльями летучей мыши. Глаза тоже стали другими — огромными, испуганными, как у той женщины в деревне, которая его заложила…

И еще он увидел за своей спиной ту самую женщину в сером платье. Она смотрела на него с жалостью, по-старушечьи подперев щеку ладонью. «Видно, я в самом деле смахиваю на доходягу-малолетку, — подумал Шкет. — Ну и хрен с ними: малолетка, так малолетка…»

— Насмотрелся? Ступай за мной! — мужик шагнул через порог.

Пробираясь в темноте, Шкет снова ощутил уже знакомый запах трав, но сейчас к нему примешивался еще один — запах копченой свинины! Его Шкет слышал только раз в жизни, когда блатные, похитив на кухне свиные ножки, обжигали их на костре…

— Входи! — произнес хозяин, отворяя еще одну дверь. Он легонько подтолкнул Шкета в спину и захлопнул за ним железный засов. — В углу тулуп возьми, накройся и спи, утром разбужу, — и уже кому-то другому: — Лежать, Джек! Стеречь!

Почувствовав холод, Шкет нашарил в углу тулуп, завернулся в него, согрелся и хотел уснуть, но беспокойные мысли прогнали сон. Кто хозяин заимки? Лагерный надзиратель или ссыльный? Общение с культурными зэками научило его многому. Бородач говорил не по-чалдонски — этот говор Шкет знал. А вот вел себя по-надзирательски: впихнул в чулан и запер на засов. От мыслей таких, а может, от тулупа стало ему жарко. Из веников соорудил себе подобие тюфяка, улегся с удобством и накрылся тулупом. От съеденного мяса в животе приятно грело, но от обильной еды поднялась икота. При первых ее звуках лежавший за дверью волк поднялся и стал принюхиваться.