Млечный путь - [126]

В груди у него покалывало, по телу растекалась дремотная слабость. Нет, нельзя ему поддаваться болезни. Спокойствие леса на его совести. Да только ли леса? Мансуру казалось: упади он — и некому будет защитить все живое на земле.

Вдруг, словно проверяя его готовность к этой защите, неподалеку от скалы прогремел выстрел. Мансур вздрогнул и сорвался с места...

1982—1985 гг.

Об авторе этой книги

Как утверждают скульпторы, имеющие дело с молотком и резцом, в каждой глыбе камня таится какое-либо изображение, и нужно только разгадать, разглядеть его и высвободить из каменного плена. Беру камень и отсекаю от него все лишнее, будто бы говорил Роден, лукаво убеждая легковерных в том, как просто рождаются его шедевры.

Можно понять непричастных к тайнам творчества, они видят лишь его конечные результаты: готовое изваяние, отпечатанную в типографии книгу, завершенную картину. Все, что связано с их рождением — время и труд, мучительные сомнения, бессонные ночи, радостные озарения автора, — скрыто от глаз читателя и зрителя.

Каждая книга, достойная называться этим высоким именем, вызывает у меня странное полумистическое чувство. Мне кажется, что она еще до появления на свет жила своей самостоятельной жизнью, дожидаясь, когда ее извлекут из мрака времени, очистят от пыли годов, затемняющих главную суть подробностей, и представят на суд людей.

Но легкость творческой работы обманчива. Надо ли говорить, что каждое событие, взаимное притяжение или отталкивание персонажей, слог и композиция, интонация и образный строй книги, чтобы обрести жизненную подлинность, должны пройти через сознание и сердце автора, оплодотвориться его мыслью и чувством. Хочу подчеркнуть здесь слово подлинность. Ведь немало произведений, которые лишь какими-то внешними признаками схожи с литературой, а на самом деле ею вовсе не являются. Такие сочинения напоминают скроенное из кусков лоскутное одеяло: подобранные невпопад, случайные цвета плохо сочетаются, швы неумелы — и все это на живую нитку скрепленное полотно расползается на глазах.

Но речь моя не о них. К счастью, башкирская литература не обделена подлинными книгами. Их немного, но они есть, хотя выстраивать список не стану. Ведь упомянув одни имена и пропустив другие, ничего кроме гнева и обиды неназванных не услышишь. Скажу только, что в моем небольшом заветном перечне есть отмеченные печатью подлинности романы «Плач домбры» и «Кожаная шкатулка». Автор их— Ахияр Хакимов. Они и кажутся мне осторожно высвобожденными из плена Времени цельными кусками нашей древней истории. Западающие в душу, тревожные и поучительные страницы...

Не скрою, на сегодня исторические романы А. Хакимова я считаю вершиной его творчества и готов подтвердить это суждение многими аргументами.

Начать с того, что обращение к прошлому требует острого исторического зрения, умения погружаться в мир людских судеб и страстей ушедшей эпохи, проникаться болью и надеждой своих предшественников. И вот что тут важно: к исторической прозе А. Хакимов пришел в зрелый период своей человеческой и писательской биографии, во всеоружии знаний и творческого опыта. Потому, я думаю, и оказались его романы созвучны нашим читательским раздумьям о многовековом пути народа.

А ведь известно, что в юности он даже не мечтал стать писателем и в литературу пришел довольно поздно, а первыми его печатными работами были рецензии, литературно-критические статьи, переводы произведений русской классики.

А. Хакимов принадлежит к поколению тех, чья юность вдохновлялась идеалами революции и прошла суровое испытание своей верности родине на полях Великой Отечественной войны. Добровольно ушедший на фронт еще до призывного возраста, он встретил весну Победы под Братиславой, а вернувшись домой в сорок шестом, продолжил учебу, работал в школе. Из таких резких поворотов состояла его жизнь и в последующие годы: только что был учителем, а тут студент Московского университета, аспирант Института мировой литературы им. А. М. Горького, автор научных и литературно-критических работ, кандидат наук. Совсем вроде бы недавно работал заместителем главного редактора башкирского журнала «Агидель», и вдруг — заведующий отделом в «Литературной газете», потом член ее редколлегии...

Нас, его товарищей по перу, особенно удивило то, что, уже снискав доброе имя и известность как взыскательный, активно работающий критик, он «вдруг» обратился к прозе. Помнится, некоторые наши писатели выразили даже сомнение по этому поводу: зачем критику проза? Не блажь ли? Очевидно, так думали и в тогдашней «Агидели», когда ею была отвергнута первая повесть А. Хакимова «Перелетные птицы». Правда, не исключено и другое: вряд ли эта повесть о не до конца удавшейся десантной операции наших войск при форсировании Днепра могла вписаться в рамки принятых в начале 70-х годов литературных стандартов. Скорее всего так оно и было.

Поучительна дальнейшая судьба повести. Узнав, как обошлись с ней в «Агидели», тогдашний главный редактор татарского журнала «Казан утлары» («Огни Казани») Гариф Ахунов выразил желание прочитать рукопись. Прочитал, сам же перевел на татарский и опубликовал в своем журнале. Только потом «Перелетные птицы» появились на башкирском языке. Повесть печаталась в шестнадцати номерах газеты «Совет Башкиртостаны».