Млечный Путь, 2016 № 02 (17) - [33]

Он в этом совершенно не виноват, так за него решает мозг, почти полностью лишив его способности к эмпатии. Химия, которую он всегда презирал, сделала его абсолютным эгоцентриком. Любовь, жалость, сочувствие и понимание ему практически недоступны. Стоит порадоваться, что он не стал массовым убийцей или садистом. Его мозг мог бы это устроить. Агрессия ему свойственна, хотя настоящей душевной злобы в нем нет.

Людей он опасается. Похвалам не верит. Высокомерие — его щит и меч. Одиночество — его броня. Необходимое условие его существования и тяжелейшая пытка.

Доктор наблюдает за ним.

Услышав о своей гениальности, пациент балансирует между признательностью и раздражением, морщится, как от дурного запаха. Он еще не разобрался в своих ощущениях и не решил, что ему делать: испытывать благодарность или бешенство. Часто он испытывает и то, и другое одновременно.

В этом человеке все двоится.

— Мои теории еще могут оказаться полной чушью, — говорит он. — Произнести новое слово в философии и логике непросто.

— Но ты пытаешься?

— Когда говорят об истинности бытия, продолжают держаться за Аристотеля, удивительно, как мало удалось сказать со времен античности, после Марка Аврелия какого-нибудь. Но постмодернизм начинает переваривать сам себя, как голодный желудок, вот возникает что? Искажение, маскировка, подлог, а все Уроборос — змей заглатывает собственный хвост, — его речь становится все быстрее, словно пущенная на ускоренную перемотку, он перестает делать паузы между словами, его взгляд стекленеет, теряя осмысленность, и слова выстреливают в странном порядке, в котором их выстраивает болезнь: — Тянет к классике, невольно. Античность что есть? Поэзия. Физическая реальность и чистое пустое притяжение, вечность и беспредельность пустоты, упорядоченность в сгустке хаоса, базис основания материи, где бытие и небытие тождественны, четвертый том «Физики»: «Беспредельность, соединяющая в себе пустоту, и время, и…» [8]

— Ли! — доктор Льюис предупреждающе вскидывает руку. — Хватит!

Имя всегда действует отрезвляюще, как пощечина, останавливающая поток речи, которая в любой момент может стать бессвязной.

— «И дыхание», — успевает сказать пациент. — Дыхание бытия…

То, что он делает, — почти гипноз.

Слушать его тяжело, он давит словами, но и завораживает ими, заставляя себе внимать.

Его тело безвольно развалилось в мягком продавленном кресле, но разум парит в неведомых вершинах и рождает идеи, определяющие существование остальных людей, обычных, нормальных, но и не способных на бросок за пределы. Наверное, это частный случай величия, и доктор в который раз осознает с трепетом первооткрывателя и с ужасом свидетеля катастрофы: «Этот парень — другой».

Быть может, он действительно гений. Или просто очень умен и начитан по самые уши. Как бы то ни было, болезнь свила в его блестящих мозгах гнездо. Его разум расколот. Японцы так и называют его недуг: «Seishin-bunretsu-byo». Раскол разума.

Шизофрения.

Задача доктора — помогать ему не утонуть.

— Вернемся от работы к твоей жизни, — велит Льюис. — Что происходит в ней?

Ли смотрит на него взглядом настороженного пятнадцатилетнего подростка, инстинктивно воюющего с любым взрослым. Его эмоциональное развитие по-прежнему отстает от интеллектуального лет на десять. Со временем разрыв лишь увеличится.

— Хотите узнать, продолжаю ли я ее видеть, да? — он натянуто улыбается. — Я неплохо вас изучил. Вы становитесь все прозрачнее, Дэвид. Ваш коричневый цвет блекнет. Все цвета блекнут. Способность к синестезии я потерял по дороге. Даже жалею об этом, — он вздыхает: — Давайте, спрашивайте «о моей жизни»: «Когда ты последний раз видел Крис»?

— По-твоему, я лишь хотел узнать, продолжаются ли твои галлюцинации?

— Не оскорбляйте моего интеллекта своими дурацкими играми. Я прекрасно знаю, что вас во мне интересует! Моя шиза — занимательный объект для наблюдения. Я ваша бактерия под микроскопом.

— Это совсем не так. Ты действительно мне дорог.

— Да-да, вы любите меня, как родного сына, святой Дэвид.

Как много лет назад, они скрещивают взгляды, и ненадолго в глазах Ли вспыхивает прежний азарт, предвкушение борьбы от противостояния воль.

Но тайны больше не существует, она давно раскрыта, подробно разобрана в документах, запротоколирована и помещена под контроль. Больше нет повода для интеллектуальной дуэли и пряток.

Азарт угасает. Ли сидит, вяло уронив руки на колени и уставившись в одну точку с туповато-угрюмым видом. Парадоксальным образом иногда он выглядит слабоумным.

— Значит, Крис опять тебе является? — спрашивает Льюис.

— Разве она мне еще нужна? Мне уже не пятнадцать, доктор. Необходимость в воображаемой девушке отпала. Больше не нужно самому себе отдрачивать, фантазируя, что это делает чужая рука. Теперь этим есть, кому заняться. И за деньги и просто так.

— Я знаю, — кивает Льюис, — но также я знаю, что дело не в этом. И никогда не было в этом.

Но Ли словно не слышит его и, сменив позу, начинает рассказывать о том, как был вчера в модном баре, подцепил девицу и отправился к ней домой, ему не понравилось, было скучно, поэтому он вернулся обратно, барменша делала коктейли с оригинальным сочетанием ингредиентов, завораживающе перетекающих один в другой, один в другой, один в другой, словно яркие невысохшие краски стекали по холсту, ему понравилось, он вдохновился и затащил барменшу в туалет, чтобы она на другом материале продемонстрировала ловкость рук.