Млечный Путь, 2012 № 02 (2) - [41]

— Но вы не имеете права никому навязывать свою изуверскую веру и свое общество! — пискнул Ламермур. — Я подаю протест. И еще строгое и самое распоследнее предупреждение. Я требую немедленного выдворения…

— Душа брата моего блуждает в потемках, — с сожалением сообщил настоятель подошедшему к нему офицеру-монаху. — Проводите его в исповедальню. Пусть брат Храпуга подвергнет душу его искусу, а тело — епитимье.

Подхватив Буста, солдаты раскачали его и швырнули в открытый люк звездолета. В следующий раз я увидел его через три дня, когда все человеческое население нашей колонии погнали на ртутные разработки. Был он бледен, избит и худ невероятно. Бросившись ко мне, он обнял меня и зарыдал.

— Эдди! — простонал он. — Знал бы ты только, что они со мной делали…

— Поделом тебе, проклятый болтун! — сквозь зубы проскрипел Шунбром. — Погоди, попадем мы с тобой на один рудник…

— Какой рудник? — пролепетал Ламермур.

— Нас всех заставили провести фиктивный референдум о передаче планеты хабарийцам сроком на девятьсот девяносто девять лет. Мы все подписали заявления о вступлении в Орден Хабара. Женщины пойдут в Обитель Любви и Милосердия, а мужчины в Братство Освобожденного Труда (и то и другое расположено рудниках).

— И вы подписали? — возмутился он. — Как вы могли!

— Если б ты видел как легко и непринужденно управляются эти молодчики со своими бластерами.

— Понимаю, — поскучнел он. — А куда нас сейчас ведут?

— Какие-то умники из наших решили насолить пришельцам и испортили электростанцию. Но те твердо решили не уезжать отсюда, пока не наберут полные трюмы ртути. Так что нас решено использовать вместо тягловой силы.

Всех нас выстроили в одну длинную и унылую вереницу, которая протянулась от рудника до самого трапа звездолета. Потом по веренице медленно поползли пожарные ведерки с ртутью. Люди старались на нее не смотреть, обматывали лица тряпками, щурили глаза, но все прекрасно знали, что каждому из нас к концу дня угрожает серьезнейшее отравление.

А рядом в небесной голубизне резвились драбадане. Один из них подлетел ниже и обдал меня теплыми и дружелюбными мыслеволнами.

— Привет, Ниф, — сказал я, глянув на него. — Ну, как тебе живется?

— О, прекрасно! — прощебетал мой старый знакомец. — Поздравь меня, я стал папой. Или мамой. Короче, и тем и другим сразу, — он гордо продемонстрировал мне с полдюжины прелестных маленьких каракатиц, гроздью сидевших у основания щупалец.

— Ты тоже можешь всех нас поздравить, — ответил я. — Скоро мы все станем трупами. Половина из нас отравится сегодня же, а те, кто выживет, сгниют на рудниках.

— Но… это же возмутительно! — он сразу все понял, мой добрый старый Ниф-Ниф. — А ведь я тебе еще тогда говорил, чтобы вы не избирали в свои вожди этого болвана. Да, мне будет очень не хватать тебя, Эдди.

— А мне тебя, Ниф, — сказал я. — Как подумаю, что тебе предстоит сидеть в клетке вместе со своими детенышами.

— В какой еще клетке? — удивленно возмутился он.

— В очень узкой, маленькой, тесной клетке в каком-нибудь хабарианском монастыре. Неужели ты думаешь, что эти мнимые святоши оставят вас в покое на этой прекрасной планете?

— Но… — он на мгновение опешил, а потом вопросил: — Надо же что-то делать?

— Вот именно, — подтвердил я.

И мы стали думать, что же именно мы сможем сделать. Времени у нас было в обрез. Вот-вот должен был приземлиться «Стормбрейнджер». Хабарианцы об этом, конечно, знали и торопились взлететь, чтобы не влезть в очередной международный конфликт.

Во второй половине дня объявили перерыв на десять минут. Мы буквально валились с ног от усталости. Вы не представляете себе, что значит целый день передавать друг другу из рук в руки эти ведерки, полные ртути, по семь килограммов каждое. Вредное влияние атмосферы планеты начинало сказываться на людях. У некоторых кружилась голова, многих тошнило. Наш врач заявил начальнику конвоя, что, если не дать людям противоядия и не надеть противогазы, то на следующее утро половина из них погибнет.

— Смерть — это тоже своего рода наслаждение, — философски заключил начальник конвоя, отрываясь от томика Фомы Кемпийского. — Вы мало изучаете своих древних философов, ибо слишком увлечены мирской суетой. В противном случае вы бы сразу поняли, что смерть есть благо, ибо она единственная дает полное и совершенное освобождение от всех проблем и сует бытия.

В это время к нам подошел настоятель.

— Проводишь душеспасительные беседы? — прошипел он злобно. — А между тем кто-то из них телепатирует уже битых полчаса. Я все никак в себя прийти не могу: постоянно перед глазами вертится облик этого голодранца, будь он проклят… Где же он?!

Я поднялся.

— Да, именно он вызывал меня, — подтвердил настоятель. — Подойди сюда, дитя мое, и скажи, о чем бы ты хотел попросить меня перед тем, как тебя разрежут на куски тепловым лучом.

— Святой отец, — сказал я, подойдя к нему и смирно потупив очи. — Я молю лишь об одном: разрешите нам остаться на планете и предаваться познанию таинств Хабара, так сказать, заочно. Если же вы против этого, то хотя бы благословите меня перед тем, что я хочу совершить.

— Вот это я охотно сделаю, тем более что совершить тебе остается лишь одно: перейти из бытия в небытие, на что я тебя охотно благословляю…